Смерть (июнь 2009)

… Фиолетовый, розовый, черный, «а еще у одного - красный, будто мозги вынесло на стену (этот мальчик вообще много думал)».

«Остальные ушли во тьму времен со своими фонариками, а я уже много лет смотрю один и тот же кадр».

У меня в голове тоже - один и тот же кадр, но я не вижу оргазмов.

Я вижу - коридор.

А за окнами - отразившись в прямоугольном промытом зеркале - яркая загустевшая летняя зелень.

***

Бывает так: идешь с человеком через весь город, через май, черемуху, липы, через все эти глыбкие подворотни, через Яузу и сталинские дворы, сначала идешь медленно, потом быстрее, быстрее, трешься о воздух, глотаешь пустой солнечно-пасмурный день, все эти речные шлюзы, ограды церквей и неожиданный грубый сиреневый куст, вдруг возникший как воинский обелиск посреди обыкновенного московского двора, - и точно знаешь, что остановиться невозможно и разойтись тоже нельзя. И даже неважно, что вы еще малознакомы.

Все быстрей и быстрей, все смешней и смешнее - и, в конце концов, в последнем кафе, вы вдруг начинаете оба - как подорванные - так сильно смеяться (хотя особого повода нет и никто не сказал ничего смешного) - и вдруг говоришь себе: стоп. И ясно осознаешь, что вот теперь пора расходиться. Идешь домой один, улыбаясь.

Приходишь в квартиру, ложишься одетым на кровать. И чувствуешь изнеможенье.

Это ты кончил головой.

На следующий день - стыд и как будто похмелье.

«После коитуса каждый зверь печален».

Почему-то тебя это не удручает.

Ты ставишь точку. И понимаешь: что это только начало.

***

Мы тремся друг о друга в постели, как трутся трехмесячные кутята. («Кутенок» - это щенок, не котенок, так их называют в народе, в южных районах.)

Кто- то, наверное, читая наши публичные письма, будет уверен, что в постели мы выразительны и сексуальны, но это неправда.

… Мужчина, который жил с женщиной 9 лет (потом расстались, а она заболела, тяжело, с онкологией), разговаривает с ней по телефону… Говорить трудно: девятилетняя любовь не рвется, он понимает, что надо ехать и «держать за руку», а он не едет, потому что понимает, что все это неправильно, да и невыносимо, она же знает, что это не нужно, но хочет, чтоб он еще больше мучился и приехал.

Мужчина еще не знает, что встреча все-таки состоится.

И женщина приедет к нему, через год, когда у него уже будут другие отношения, но он не признается, и она скажет: «Расколдуй меня». А он ответит: «Нет».

И тут она резко начнет собирать свои вещи, а выйдя в коридор и натягивая летнюю куртку, станет плакать и кричать неприятным высоким голосом: «Ну неужели так сложно? Может, это в последний раз! Но ведь мне нужно: расколдуй меня, расколдуй - ведь у тебя же никого нет, ты же один, это же не измена, я понимаю, если бы измена…»

И он не сможет сказать, что он не один (впрочем, он никогда и не был один: почему в жизни все, как в трюмо, троится?), хотя это в тот момент будет неважно. С ней всегда все остальное было не важно.

И он расколдует.

Но дело даже не в этом.

А в том, что за все свои телефонные разговоры (очень редкие, к слову сказать) они выработают привычный способ прощанья: после мучительно-смешливых рассказов о том, что в группе, в которой лечат пациентов этим новым серьезным лекарством, все умерли, она говорит:

- Но я поняла - на самом деле смерти нет. Я не боюсь.

И он отвечает ей бодрым голосом (как бы хваля: за то, что поняла, он - ее, с высоты своего просветленья):

- Конечно! Ты все правильно поняла: смерти нет.

Да вот только однажды в установленный срок он скажет свое: «Смерти нет», - доверительным голосом.

А она ответит (после долгой паузы, очень звонко):

- Смерти, конечно, нет, - только она - есть.

И отвечать будет нечего.

Но она обязательно выздоровеет.

***

- Я вот, Аня, подумал, что самый важный секрет - это научиться испытывать жизнь. Испытывать не в смысле «проверять», а в смысле стоять столбом и понимать, что через тебя эта жизнь идет. Впрочем, почему обязательно стоять… Можно лежать. Но жизнь через тебя все равно идет.

- А почему не «проживать жизнь»? - спрашивает Аня.

- А потому что «проживать» (вы сами послушайте слово) это же процесс. А процессов мы, как известно, не понимаем. В слове «проживать» есть пункт А (с которого момент начинается) и пункт В - куда этот момент идет. В слове же «испытывать» этого нет.

Это точка. Точка, раскрывшаяся до размеров Вселенной. Или прихожей. И через эту точку идет свет. В котором ты любишь и себя, и другого, и чужого третьего (скажите, почему все так в жизни троится?). И все. И никаких «потом». Потому что как только ты спрашиваешь, что потом, наступает смерть. И смерть это как раз линия.

…«Когда ты уйдешь, я умру».

Что за муть?

Когда ты уйдешь - ты умрешь.

Поэтому я и не могу от тебя отлепиться.

И вот мы стоим - перед твоим ночным поездом - в моем собственном коридоре. Где сейчас нет никакой зелени в зеркале. В зеркале отражается стена возле ванной. Стена желтая. Никаких украшений.

- Мне кажется, я тебя больше никогда не увижу.

(Это ты так думаешь. А говоришь: «Все было просто чудесно. До свиданья, Сережа».