Смерть Идола

На следующее утро Фонс снова пришел к Девину. Капитан выглядел не очень хорошо. У него были взъерошены волосы и уставший вид, словно он не спал всю ночь. Его глаза были полны горькой тоски. Он осмотрелся вокруг. Здесь всё так же, вся та же мебель, всё тот же человек, сражающийся на залитом кровью поле боя, умирая и снова возрождаясь, борется за жизнь в своем организме, лежа на теплой кровати, окруженный вниманием. Внутри он замерзал от изнеможения, а снаружи пылал огнём от лихорадки. Фонс подошел к кровати и стоял так десять минут. Полностью отстраненный от жизни. Он стоял где-то в сотнях созвездий и миров, но только не здесь, не в трещащей болью палате с одним единственным пациентом. Где-то внутри себя он неосознанно испытывал вину за то, что Девина пострадал. Хотя вряд ли его можно винить в этом.

Можно всю жизнь провести в попытках предсказать всё на свете, приготовиться на случай всего, но в любом случае что-то упустишь. И это что-то может оборвать всё.

Фонс упал на колени. Он пригнулся головой к кровати и завёл монолог с больным: «Девин. Я хочу попросить тебя о кое-чем. Если мы не сможем… если мы не спасём тебя… найди, пожалуйста, в себе силы простить нас за всё это. Меня можешь не прощать, я сам во всём виноват. И ещё. Передай моему сыну, что я горжусь им. Он всегда этого жаждал. А я, дурак, только осуждал его и отвергал все его начинания. Отец гордится своим сыном. Я счастлив, что он был моим сыном». Фонс не смог больше сдерживаться, и поток эмоций, так давно заточенный в каменном образе капитана, вырвался с великой силой. Впервые за многие года, если не за всю жизнь, он отдался своим эмоциям, настоящему себе, ничего не стесняясь и не думая ни о чем. Впервые он почувствовал жизнь, бурлящую в его жилах. Он чувствовал, как с каждой пролитой слезой в нем зажигался огонь. Это было его признание самому себе в том, что он человек. Не капитан, не прислуга, не чинуша, а человек, способный чувствовать.

Долго ещё он сидел возле спящего Девина, который невольно заставил Фонса переосмыслить некоторые вещи, посмотреть на жизнь с другой стороны. Он проживёт эту жизнь здесь, на планете, где был рождён, чтобы достойно умереть.

На четвертый день после возвращения с охоты Девин внезапно пришел в себя. Скорее он просто очнулся, ведь разум его был несколько затуманен. Девин не мог понять, где он находится и почему. Система контроля жизнеобеспечения сразу дала сигнал доктору, который в мгновение ока примчался к Девину. Вокруг его кровати уже кружили роботы, сканируя его, собирая какую-то информацию. Итакус разогнал роботов и попытался заговорить с Девином, но тот не отзывался на его обращения. В его стеклянных глазах была видна усталость сотни миров, а в губах застыло мучение тысяч грешников. Он вспотел, его мышцы напряглись. Из его уст вырвался крик боли.

Датчики, подключенные к нему, зафиксировали резкий всплеск нервной активности, связанной с болевыми ощущениями. На главный экран вывелось сообщение: «Инфекционное заражение в области желудка. Немедленно осуществить вмешательство!». Похоже, что рысь, ранив Девина, занесла своими рогами инфекцию в его организм, и вот началось заражение.

Оценка состояния больного ухудшилась, статус сменился на «критический». Девин, только пришедший в себя, корчился от боли, поэтому доктору пришлось быстро принимать решение. В таком состоянии пациента нельзя было вводить в комму — был велик шанс того, что он уже никогда не проснётся, так что придётся действовать нестандартно. Пока роботы-ассистенты удерживали Девина на кровати, Итакус Хенриот достал шприц, набрал ровно половину кубика препарата Ветиктум и ввёл в Девину в вену.

В очередной из прохладных вечеров, наполненных свежестью и свободой от неугомонности дня, Кэтрин, как и вчера, как и во все предыдущие дни, освободившись от работы с кораблем, отправилась в палату Девина. Он лежал без сознания уже восемь суток. В палате мигал слабый свет. Сидя за столом у окна, Итакус наслаждался редкой возможностью поспать. Кэтрин зашла внутрь, и за ней тихо закрылась белая дверь.

— Завтра нужно будет ввести ему Ветиктум (vetitum fructum — запретный плод). Я буду занят, Фонс вызвал меня для чего-то важного. Сможешь управиться? Просто сделаешь всё так же, как я уже показывал, — прозвучало из полумрака.

— Хорошо. Оставь, пожалуйста, флакон на тумбочке, — её слова были тяжелы от усталости.

— Там же будет инструкция. На всякий случай, — он поставил пузырёк с препаратом и инструкцию с предупреждениями, — займись этим с самого утра.

— Поняла, справлюсь. А вам стоило бы поесть и отдохнуть, — она поставила на стол поднос с ужином со столовой, на который доктор не пришел, — вам нельзя голодать.

— Неужто уже так поздно? — он отодвинул рукав и взглянул на свои механические часы — настоящий раритет для истинных ценителей. Был уже поздний вечер.