Смерть и возвращение Юлии Рогаевой

Солнце уже поднимается, разгоняя туман, и снег, разгораясь под солнцем, рассекает воздух ослепительными белыми мечами, которые поднимаются в низкое, темное, стальное небо. Да, видно, холодина тут страшная, думает он, тоскливо глядя на Консульшу, которая, вместо того чтобы остановить жалобы худого инженера, неожиданно вступает с ним в жаркий спор, чтобы защитить Израиль от его нападок. Судя по ответам инженера, ее доводы его не убеждают. Он удивлен, нет, он даже возмущен, что его жене вообще разрешили въезд в страну, где ее ожидали нищета, одиночество и под конец смерть. Ну, ладно, ошиблись — но почему ей разрешили остаться там и после того, как этот подонок, который увез ее туда, этот ее любовник, сам сбежал из страны, а ее бросил на произвол судьбы?! И как они смеют, с ангельским терпением переводит Консульша нарастающий поток этих нескончаемых обид, как это они смеют после всего этого требовать от него, от человека, которого она бросила, и предала, и, можно сказать, даже унизила, чтобы он встречал ее гроб на аэродроме и занимался ее похоронами?! Это же просто абсурд! Это не умещается в голове! Да, конечно, ему уже сказали, что он не должен сам платить за всю эту возню, потому что основные расходы должно, по закону, взять на себя то государство, которое не позаботилось вовремя выслать ее и тем самым обрекло в конце концов на преждевременную смерть, — но кто возместит ему потерю времени и ненужное волнение? Он ведь человек занятой, да к тому же нездоровый, а что до бывшей жены, которая до сих пор носит его фамилию, то единственное чувство, которое он к ней испытывает, это никак не любовь, а только обида и возмущение, даже гнев, если угодно. Ну да ладно! Он человек взрослый, он как-нибудь переживет эту встряску, забудется на работе, — но почему должен страдать их сын, этот несчастный мальчик, который так потрясен бессмысленной смертью матери, отославшей его обратно, что не хочет, а попросту говоря — боится подписывать какие бы то ни было бумаги и обязательства, пока вместе с ним их не подпишет его бабушка?! И теперь ему, отцу, приходится, вдобавок ко всему, успокаивать своего единственного сына — и всё это ради женщины, которая обманула и разочаровала их обоих.

Уф! Кажется, этот тип выложил наконец все свои претензии. Во всяком случае, он замолчал, и на его бледном лице обозначилось что-то вроде тонкой самодовольной улыбочки. Он закуривает длинную толстую сигарету, жадно затягивается и выпускает в воздух правильные кольца дыма. И вдруг лицо его искажается в болезненной гримасе, сигарета, описав в воздухе красную дугу, падает багровеющим огоньком на снег, и рот широко распахивается в приступе сухого, нескончаемого кашля, который сотрясает всё его тело. Он даже сгибается в поясе, как будто от резкой боли, и, распахнув полушубок, судорожно рвет негнущимися пальцами пуговицы рубахи, подставляя голую грудь ледяному воздуху.

Журналист мгновенно улавливает, что подвернулся шикарный драматический эффект, и торопливо дает знак своему Фотографу. А сам тем временем жарко шепчет на ухо Кадровику, что волноваться не стоит, перед ними явно дешевый трюк, тоже рассчитанный на то, чтобы добиться увеличения компенсации.

— Но где же их мальчик? — недоуменно спрашивает Кадровик. Ему холодно, мороз сжимает его непокрытую стриженую голову ледяными тисками.

Журналист фамильярно берет его под руку и выводит из-под карниза. Они молча идут по направлению к расположенной неподалеку стоянке. Теперь здание аэропорта уже не закрывает собой даль, и Кадровику впервые открываются очертания тянущегося на горизонте города. Странный зеленоватый туман стоит над узкой темной полоской зданий, минаретов и куполов. Признаки цивилизации немного приободряют его — всё же они не совсем в пустыне. На стоянке одиноко стынет белый минибус с настежь открытой дверью. Водитель то ли спит, то ли дремлет, положив голову на руль, а за ним, сквозь грязное стекло окна, видна фигура молодого пассажира, напряженно откинувшегося на спинку своего кресла.