Смерть и возвращение Юлии Рогаевой

На улице он садится в машину и звонит своей Секретарше. Хотя Старик и освободил его на время от обязанностей, ему всё же хочется знать, как там дела и не звонил ли кто-нибудь еще. Но Секретарша, по своему обыкновению, опять воспользовалась его отсутствием, чтобы улизнуть к своему ребенку. Он перезванивает Начальнице канцелярии. Странно, и там не отвечают. Он звонит на коммутатор, но дежурная телефонистка ничего не может ему объяснить. Такое впечатление, что все сотрудники правления тоже ушли в отпуск по его примеру. В конце концов он все-таки находит Начальницу канцелярии по ее мобильнику.

— Как хорошо, что ты позвонил! — Она явно обрадована. — Знаешь, где мы сейчас? Ни за что не угадаешь! Мы у нее в хибарке, у этой… ну… как ее?

— Юлии Рогаевой?

— Вот именно. Муж меня подбросил, помогает разобраться с ее вещами. Где ты сейчас? Если недалеко и не спешишь, может, подъедешь ненадолго, посмотришь, что мы решили дать тебе с собой, а что забрать на склад пекарни? Я боюсь наваливать на тебя слишком много поклажи.

«Теперь это уже стало коллективным помешательством», — усмехается про себя «специальный посланник», поворачивая в сторону квартала Нахлат-Ахим. Старик не только спятил сам, но и всех вокруг заразил. За окном машины день решительно клонится к вечеру, и солнце, уходя на запад, заливает здания кнессета и министерств такой красноватой, звенящей медью, словно хочет придать предстоящей ему миссии поистине государственную важность. Он уверенно лавирует по забитым людьми узеньким улочкам. Машину он ставит неподалеку от знакомого двора. За последние двое суток он здесь уже в третий раз. Но сейчас жилье погибшей уборщицы выглядит совершенно иначе. Энергичные супруги совместными усилиями сняли с окна клетчатый занавес, сумрачное пространство комнаты наполнилось пурпурным светом близкого вечера, в окно текут с улицы приятные ароматы свежей домашней пищи. В самой комнате всё перевернуто вверх тормашками. На полу стоят привезенные из пекарни картонные ящики, уже заполненные вещами, которым предстоит временно отправиться на склад. На столе возвышается небольшой кожаный чемодан, их собственный, объясняет Начальница канцелярии, для тех вещей, которые, как они думают, следует отправить вместе с погибшей.

— Надеюсь, вы не положили туда ее белье и ночную рубашку, — саркастически улыбаясь, говорит Кадровик. — Это уже было бы полным абсурдом.

Начальница канцелярии слишком добросовестна, чтобы оценить его насмешку. Пусть он сам проверит, что они положили в чемодан, так будет даже лучше. Они готовы объяснить ему выбор каждой вещи. Вот, пожалуйста, снизу вверх, по порядку. На самом дне чемодана лежит ее длинное белое платье, вероятно свадебное. Выше — пять блузок, украшенных нарядной ручной вышивкой, и пара добротных кожаных сапог. Снятый с окна клетчатый занавес в силу своей красоты тоже признан достойным отправки на родину. Внутрь него положена та книга, шрифт которой Старик так и не сумел расшифровать, а рядом с ней — завернутый в ткань рисунок безымянного переулка, висевший на стене. Поверх занавеса лежат связка писем и бумаг, футляр с очками и маленький медный колокольчик, который издает приятный звук, когда Кадровик берет его в руки.

— А ее фотографии вам не попадались? — спрашивает он. — Что-нибудь порезче, чтобы увеличить для нашего памятного уголка?

Нет, они не нашли ничего такого. Тут есть маленький альбом с несколькими старыми фотографиями, но они решили, что лучше не вкладывать его в чемодан, а присоединить к ручной клади, которую он возьмет с собой в самолет. Он листает страницы. Фотографии, напечатанные на плотной бумаге, больше напоминают старые почтовые открытки. Молодая женщина стоит на веранде, с которой открывается вид на далекое поле. На некоторых снимках она сидит, на других стоит, на двух-трех она сфотографирована в закрытой комнате, с полуголым младенцем на руках. Ее лицо совсем не похоже на тот странный и влекущий своей необычностью облик, который уже запечатлелся в его душе за последние дни.

— Очень старые фотографии, — разочарованно говорит он, захлопывая альбом. Только муж, наверно, сумеет с точностью сказать, она ли это. Может, это вообще ее мать, а ребенок у нее на руках — как раз сама Юлия. Именно в его лице Кадровик различает ту особую татарскую складку над глазами, по которой в последнее время, благодаря Мастеру ночной смены, стал уже настоящим специалистом.

Он вдруг густо краснеет, уловив сочувственный и, как ему кажется, слегка иронический взгляд супруга Начальницы канцелярии.

— Ладно, всё это не имеет никакого значения, — смущенно бормочет он. — Эти фотографии ничего не меняют. Вся эта история — сплошной абсурд. Слава Богу, скоро всё кончится. Передадим ее там для похорон, и точка.