Смерть и креативный директор

Но Олеся ничего не могла с собой поделать. Она действительно не знала, как себя вести в этой ситуации, и какие слова говорить. Ирония – это, конечно, клёво, но, сидя в мчащемся по подземке поезде и строя будущую линию поведения, мысленно проговаривая фразы и размышляя об интонациях, она плохо представляла, с какой реальностью столкнется.

Сейчас в доме Родионовых, обычно теплом и благодушном, было тяжко и неуютно, будто рядом за дверью стоит гроб с покойником. Нужно хоть как-то соболезнование выразить, а она не может. Любые слова будут звучать фальшиво и деревянно. Оттого и лепила бойкую чушь, убегая от неловкости.

– Привет, Танюх, – от двери гостиной обратилась она к Танькиной спине.

Сестра, свернувшись калачиком и укрывшись пушистым шотландским пледом по самую макушку, лежала на огромном, как слон, диване, и на приветствие даже не пошевельнулась.

Хотя это на самом деле еще ничего не значит.

– Она что-нибудь ела сегодня? – деловито спросила Олеся.

– Банан. Нет, два банана. Чипсы картофельные поклевала.

– Залила кофейком?

Виталий кивнул.

Все нормально. Обычный Танькин рацион, когда ей лень готовить.

– Это был ее завтрак, я полагаю. А потом?

– Потом? Ничего. Я заказал кое-какую еду – всё, что ей нравится, – но она не притронулась. Лежит целый день и поскуливает.

А вот это уже нехорошо.

– Три порции шашлыка выбросила в пропасть, – хмыкнула Олеся, проходя к креслу и усаживаясь.

– Слушай, прекрати, а? – вспылил Виталий.

– Уже. Давай рассказывай. Авось не все так ужасно.

Виталий молча прошел к дивану, присел на краешек, стараясь не потревожить жену, не толкнуть ненароком. Укрыл ее пледом поплотнее, ласково погладил по плечу.

Олеся почувствовала знакомый укол грустной зависти и сникла. Язвительно шутить, дабы кого-то взбодрить или встряхнуть, или привести в норму, ей расхотелось. Не потому что она осознала неуместность своих злых острот, а вот просто так взяло, и расхотелось.

Оно и к лучшему. Незачем Виталика злить, у него и так нервы на пределе. И Танюшу таким способом не успокоишь, теперь это стало понятно.

Витин рассказ был скуп и занял минут десять, не больше. Но краткого повествования хватило, чтобы она смогла понять, как все серьезно. Таньку застали над остывающим трупом с орудием убийства в руках, и у нее имелся мотив, плохонький, но имелся. А что еще для ментов надо?

– Вам нужно срочно обратиться к частному сыщику. Сейчас этих контор пруд пруди, – решительно заявила Олеся.

Тоже мне совет. Даже не на троечку.

– Обращались, – буркнул зять. – И не в одну. Говорят, что сыщику на месте преступления по прошествии трех дней делать нечего. Советуют найти хорошего адвоката. Прямых улик нет, значит, шанс убедить присяжных имеется.

– Будут присяжные?

– Откуда я знаю? – он пожал плечами. – Так в детективном агентстве сказали.

Татьяна после этих слов зарыдала в голос.

«Опять представление… Ну, да. А как же без него», – раздраженно подумала Олеся.

Числилась за Танькой такая черта – по малейшему поводу демонстрировать свою несчастность, принуждая близких сюсюкать с ней и жарко успокаивать.

Она в детстве была недолюбленным ребенком, но, ёлы-палы, муж-то ее любит! Еще как! Да и сестра.

Олесю вдруг как водой окатило. Что с тобой, Лёля дорогая? На Таньку беда свалилась, а ты за сопли на нее злишься?! Откуда такое бесчувствие? Еще и бравируешь этим.

Она выбралась из кресла и, подойдя к дивану, присела на корточки возле изголовья. Погладила сестру по плечу, проговорила ласково:

– Эй, Танюшка!.. Ну, что ты… Не плачь. Мы что-нибудь придумаем. Ты ведь никого не убивала.

Танька, горестно всхлипнув, развернулась лицом к сестре, обхватила руками Олесю за шею, уткнулась ей в ключицы и срывающимся шепотом произнесла: «Я никого не убивала. Но я так боюсь, Лёля… Меня посадят в клетку в зале суда, и зачитают приговор, и все будут на меня пялиться… А потом меня переправят в бетонную камеру с решетками на окнах, где уже сидят двадцать уголовниц, и оставят там на пятнадцать лет! Мне придется шить рукавицы и ватники, но это ерунда по сравнению с тем, что с Витей я буду видеться раз в месяц! Раз в месяц, Лёля! Или даже реже… И как он тут без меня?! И что он тут…»

И Танька разрыдалась пуще.

Олеся быстро взглянула на зятя. С напряженным лицом он уставился в стену с висящим на ней гобеленом, где был изображен величественный средневековый замок. Картина была огромна, полтора метра по горизонтали и метр в высоту, если учитывать золоченый багет, ее обрамляющий. Родионовы уважали купеческую пышность.

– Я обещаю тебе, что непременно что-нибудь придумаю, – твердо проговорила Олеся, потому что ничего другого в голову не пришло.

Виталий криво ухмыльнулся, не повернув головы. Танька, как ни странно, рыдать перестала. Спросила:

– Точно? А у тебя получится?

– Я буду стараться. Это в моих интересах, Танюша. Иначе придется мне передачки тебе слать регулярно, на брикеты с чаем тратиться и на махорку. А оно мне надо?

Танька снова захлюпала, и Олеся поняла на свой счет, что психолог из нее никудышный.