Смерть и бессмертие

Мы считаем совершенно несправедливым огульное обвинение истинной науки. Настоящая наука – то есть знание без фанатизма, предрассудка или себялюбия – старается лишь убрать весь мусор, накопленный поколениями лжепроповедников и лжефилософов. Всезнайство – то есть поверхностная ученость, тщеславная, узколобая и эгоистично пристрастная – не в состоянии отличить факт от обманчивой видимости, подобно собаке, которая лает на луну и рычит при виде всего, что выходит за узкие рамки ее понимания. Подлинная наука строго различает обоснованные и поспешные выводы, и истинный ученый вряд ли будет отрицать предъявленный ему факт, каким бы маловероятным он ни казался. Только недостойные служители науки, порочащие ее имя и авторитет и способствующие ее деградации превращением в ширму для своих узколобых предубеждений, должны держать ответ за столь распространенное suppressio veri. К ним применимо едкое замечание, сделанное одним немецким врачом: «Тот, кто отвергает что-либо a priori и отказывается от честной проверки, не достоин называться ученым; нет, даже честным человеком» (Г.Яегер)

[141].

Лучшим средством исцеления непредубежденного ученого от хронического неверия будет предъявление ему тех же самых нежелательных фактов, которые он до этого отрицал во имя точной науки, но которые подтверждены на основе ее непреложных законов. Верным доказательством тому является список известных людей, которые, если и не перешли окончательно «с оружием и багажом» в стан «врага», то храбро поддерживали и защищали многие необычные факты из практики современного спиритуализма, если убеждались в их научной реальности. Не надо быть тонким наблюдателем, достаточно иметь непредвзятый ум, чтобы понять, что упрямый ограниченный скептицизм, лишенный золотой середины и совершенно не признающий компромиссов, уже утрачивает свои позиции. Вульгарные концепции о материи Бюхнера и Молешотта нашли своего естественного преемника в крайних измышлениях позитивизма

[142], образно охарактеризованного Гексли как «римский католицизм без христианства», а крайние позитивисты уступили сейчас место агностикам

[143]. Отрицание и психико-материализм являются первыми отпрысками-близнецами, порожденными молодой точной наукой. По мере ее взросления она будет вынуждена, подобно Сатурну, пожирать своих собственных детей. Бескомпромиссный психико-материализм уже оттеснен к последнему оборонительному рубежу. Он видит, что его идеи – если только можно назвать «идеей» нездоровое желание превратить все, что существует в пределах нашей ограниченной видимой вселенной, в нечто такое, что можно увидеть, почувствовать, попробовать на вкус, измерить, взвесить и, наконец, расфасовать по бутылкам с помощью наших физических органов чувств – рассеиваются, как туман, под лучами неоспоримых фактов и ежедневных открытий, совершаемых в области невидимой и неуловимой материи, чей покров все больше и больше приподнимается с каждым новым научным достижением. Идеи отступают все дальше и дальше; и исследователи областей, где материя, доступная до сих пор восприятию и пониманию нашего физического мозга, ускользает из-под контроля обоих и утрачивает свое название – тоже теряют почву под ногами. Действительно, высокий постамент, на котором до недавнего времени возвышалась грубая материя, фактически разрушается. Основание Дагона

[144] рушится под тяжестью новых фактов, ежедневно собираемых нашими отрицателями науки; и поскольку новомодный идол показал свою глиняную основу, а его лживые служители свои «медные лбы», даже Гексли и Тиндаль, двое величайших из наших великих мужей физической науки, признаются, что видели сон и нашли своего Даниила

[145] (в лице господина Крукса), растолковавшего им его содержание демонстрацией «лучистой материи». За последние несколько лет загадочная связь слов, жонглирование, подтасовывание и замена научных терминов произошли так незаметно, что едва ли привлекли внимание непосвященных. Если бы мы персонифицировали материю, то могли бы сказать, что в одно прекрасное утро она проснулась и обнаружила себя преображенной в силу. Таким образом, твердыня грубой физической материи была поколеблена в самом основании; и если бы господин Тиндаль был абсолютно и безупречно честен, он должен был бы к настоящему времени перефразировать свой знаменитый белфастский манифест и сказать: «В силе я вижу перспективу и возможность каждой формы жизни». С этого момента началось бы владычество силы и предсказанное постепенное предание забвению материи, так неожиданно отрекшейся от своего всевластия. Материалисты молча и скромно переделались бы в энергетистов.