Смерть – это круто

Эдисон хранил дома три пистолета, три одинаковых «Smith amp; Wesson», – три 9-миллиметровых стальных орудия, два из которых никогда не стреляли. Он отправился за тем, что валялся в одном из отсеков кладовой, за грудой старых телефонных книг. Подержал его в руке какое-то время, прислушиваясь, затем убедился в том, что тот заряжен, снял пистолет с предохранителя и отправился вверх по лестнице. Стояла тишина. На стенах над ним пересекались тени, воздух был густ и наполнен медленно оседающей пылью, на оконном стекле виднелись следы от мух. Он был в своем доме, среди знакомых вещей, но все казалось ему странно искаженным и незнакомым, так как никогда прежде он не поднимался по лестнице своего дома с пистолетом в руке, – и все же он не ощущал нервозности или напряжения. Он представил себя охотником в лесу, в котором кондиционируется воздух.

Вот он прокрался в спальню – в хозяйскую спальню, в то место, где Эдисон в одиночестве спал на большой старинной кровати последние три недели, – там, спиною к двери, стоял человек, по движению его плеч было заметно, что он что-то перебирает. В голове Эдисона застучала фраза: «Копается в комоде». А затем еще одна – та, что он тысячу раз слышал по телевидению и сам использовал ее в таком количестве эпизодов «Дикой улицы», что и не сосчитать: «Стой». И теперь он произнес это слово голосом, напоминающим лай, и он не мог не добавить к нему эпитета, для вящего эффекта.

– Стой, ублюдок, – произнес он. – Стой, ублюдок!

И тогда Лайл, одетый все в тот же светлый европейского покроя костюм, что и вечером накануне, повернулся, опустив руки.

– Эй, приятель, – проговорил он, и в его голосе будто бы сконцентрировался весь солнечный свет в мире – никаких забот, никаких проблем. «И как вы произносите слово Калифорния?» – Я лишь зашел повстречаться с тобой, принял твое приглашение, помнишь о нем? Потрясающий домик. Я действительно рылся в твоем антиквариате, ты коллекционер, или его собирает твоя жена?

В руках Эдисона был пистолет. Пистолет, из которого он стрелял лишь один раз, в помещении, в ряд целей, выставленных для стрельбы – двенадцать попыток в час, и не было ни одной цели, которая оказалась бы достаточно большой, чтобы он смог попасть в нее. А, может быть, это был совсем другой пистолет? Может быть, он стрелял из того, что спрятан под раковиной в хозяйской ванной, или того, что лежит за портьерами в парадной гостиной. Пистолет был холоден и тяжел. Он не знал, что теперь с ним делать, и продолжал держать его в руке, словно подарок на вечеринке.

– Слушай, приятель, убери-ка эту штуку, ладно? Ты меня пугаешь.

На Лайле были двухцветные ботинки и стильный галстук, окрашенный вручную. Он откинул волосы со лба, и это движение выдало его – рука дрожала.

– Я хочу сказать, что постучался, и все такое, но никто не откликнулся, так? Ну, я и зашел подождать, так что мы могли бы поговорить о том, о сем – разве ты не так сказал: поговорить о том, о сем?

Тут в голову ему пришла мысль, что Лайл был точно таким же, как и парень на берегу, – только он вырос, все та же насмешка и ненависть.

– Ты, тип, – сказал Эдисон. – Ну, ты и тип, разве нет?

Вот перед ним – вздернутая губа, безжизненная пустота голубых глаз.

– Какой тип? Я не понимаю о чем ты, приятель, я хочу сказать, я пришел, по твоему приглашению, чтобы…

– Ты воруешь драгоценности. «Ловкий взломщик». Это ведь ты, не так ли? – мысль об этом оказалось для него подобна прозрению, горькому прозрению, обжигающему, как жгла раскаленная игла, с помощью которой мать обычно вскрывала кожу на месте занозы, вонзившейся в палец, а он пронзительно визжал от боли. – Дай-ка я взгляну на твои карманы. Ну, выворачивай карманы.

– Поговорить о том, о сем, – проговорил Лайл, но фраза теперь звучала горько, гнусаво и злобно. – Разве не так говорите вы, пижоны, вы, битники, потертые благородные господа? Дух захватывает, так? – И он вытащил из кармана ожерелье, одну из вещей Ким, оставленных ею в спешке. С минуту он подержал ожерелье в руке – изысканную блестящую вещицу из тонкого кованого золота, увенчанную гроздью драгоценностей, а затем уронил ее на ковер.

– Знаешь, я скажу тебе одну вещь, Эдисон, – твоя программа выжатого лимона не стоит. Любоваться на задницу и то было бы интересней, я и мои приятели хохотали над твоим шоу до одурения, понял? А твой оркестр, твой душераздирающий оркестр, он был еще хуже.

Снаружи, за Лайлом, за шторами и занавесями, светило солнце, солнце лежало на всем, будто его намазали как жирный крем, и окно, обрамлявшее эту картину, напоминало не что иное, как огромного размера телевизионный экран. Эдисон почувствовал, что внутри что-то оборвалось, обрушилось и умерло, как умирает засохшее растение, и он задал себе вопрос: «А принимал ли он кодеин?» Для него стало почти сюрпризом, когда, взглянув вниз, он увидел, что все еще держится за пистолет.

Лайл прислонился к комоду, поискал сигарету в кармане, сунул ее в зубы и быстро чиркнул зажигалкой.