Смерть downshiftera

Так у Ивана постепенно сложился образ элегантного дауншифтинга в Усть-Койве: чистый деревянный с террасой дом на берегу, чтобы слышна и видна была река, утром чашка кофе, едва слышный включенный ноутбук на чистом деревянном столе. Он записывает несколько новых наблюдений или рассказ из своей насыщенной прежней жизни. Читает отзывы 2–3 друзей (с интернетом он вопрос как-нибудь решит). Может, однажды его и опубликуют. А не пойдет в этот день писательство, так можно погулять вдоль реки.

Живо он представил, от чего избавляет его уход с работы — от унизительного общения с публично оравшим на него акционером, от духовного одиночества среди любящих анекдоты коллег, от ночных звонков, невежества и истерик клиентов.

Вернувшись в Москву, он принял решение. В практическом смысле он уладил все быстро и выгодно. В сентябре он уже переехал в Усть-Койву, поселился в отремонтированный дом, даже интернет провел. С фирмой он разошёлся хорошо. Накоплений на обозримые годы — при скромной жизни явно хватало. Развод с женой должен был длиться так долго, что Иван решил оставить всё как есть, жене было всё равно.

В сентябре он смог написать Жану-Батисту, что он тоже совершил побег. Жан-Батист написал, что у него появилась женщина — переводчица из местных, Малала. Иван пригласил их заезжать в Усть-Койву. Завязалась переписка, которой предстояло длиться годы.

Вообще, в сентябре у Ивана было много событий и гостей. В частности, он написал небольшой рассказ «Подлость» о встрече с JB и Мими (под именами Анн-Луи и Зизи). Что касается гостей, то всем было интересно взглянуть на свежеиспеченного дауншифтера, который предпочел Урал Гоа. Приехал сын Матвей, побрюзжал, что в Усть-Койве нет церкви. Приехала дочка Аня — она временно была одна, и всё время украдкой плакала. Приехал друг, считавший Ивана талантом. Друг горячо одобрил койвинские наброски, особенно ему понравилось наблюдение про бабочек. В «Подлости» ему не хватило «идеи».

В октябре похолодало и Иван стал скучать. Не писалось: после «Подлости» все попытки описать «случай из жизни» почему-то приводили к пересказу однообразных измен жене, за которые, хоть он и писатель, ему было неловко.

Свежие впечатления про Усть-Койву тоже иссякли. Смотреть на реку — теперь, под любым углом, отражающую только серое дождливое небо, топорщащуюся под резкими порывами холодного ветра — не хотелось. Мудрость от нее не исходила, хотелось только спрятаться в дом и закутаться в кофту. Тут начало рано темнеть, Иван почувствовал себя в ловушке.

Бежать немедленно во что бы то ни стало ему помешали новые знакомые: Петрович и Сергеич — оба местные рыбаки примерно его возраста. Петрович, помоложе, имел манеру заканчивать слова частицей «-то»: «Река-то в такую погоду-то …» словно он напоминал о вещах, о которых только что говорил. Петрович научил Ивана развлекать себя рыбной ловлей — подлёдной и со спиннингом. Сергеич же — продал Ивану лодку и научил ходить по Чусовой под мотором. Его манера говорить была в том, что он не мог удержаться не подытожить любой разговор. Например, про кризис из-за коронавируса:

— В общем, у правительства руки не оттуда растут.

— Так, ведь, народ прививаться не хочет.

— В общем, народ у нас такой раздолбайский.

— Да, вроде, много в каких странах народ не прививается.

— В общем, пока все не переболеют, это все не закончится.

Петрович и Сергеич были добродушными смышлёными практичными людьми, но при этом верили в то, что на дне в Бермудском треугольнике нашли гигантскую нерукотворную сплошную стеклянную пирамиду.

Иван стал дружить с простыми мужиками, рыбачить, выпивать. Из интеллектуальных занятий осталась переписка с Жаном-Батистом. К лету он опять надеялся начать писать, но забросил: как-то все стерлось из памяти, даже любовные похождения. Он попытался найти сюжет в детстве, в молодости — но ничего не вспоминалось, душу заполняло приятное благодушное ленивое спокойствие.

Прошел еще один год. Друзья и дети навестили его по разу, но явно скучали с ним, он обижался и сам уже их не звал. Иван, которому уже прилепили прозвище Михалыч, отрастил неряшливую, все горло покрывавшую бороду, почти перестал убираться в доме, стал быстро превращаться в старика. Так прошло еще пара лет.

Однажды в глухую зиму к нему в дом постучали, это был Петрович: «Михалыч, тут люди-то тебя спрашивают. Не русские, вроде бы».