Смерть автора

– Я – Мирослав, – спокойно кивнул он и протянул мне свою маленькую жилистую руку. Пожатие его оказалось стальным: именно так описывает Моппер хватку Мирослава-боярина, приветствовавшего Тимоти. Но читатель, верно, помнит, что в романе руки Мирослава холодны как лёд; рука же, протянутая мне, была неожиданно горячей – более того, её неестественное тепло, казалось, прошло в моё предплечье до самой кости. Я пребывал в ошеломлённом состоянии, и Моппер это заметил. Проговорив что-то формальное, он усадил меня на диван и придвинул для Мирослава кресло так, чтобы оно находилось напротив меня.

– Спасибо, – сказал Мирослав, садясь. – Итак, мистер Джейсон, вы имеете ко мне несколько вопросов.

– Боюсь, я знаю меньше вас, о чём мне вас спрашивать, – я счёл за лучшее прикрыть неловкость подобием остроумия. Я всё ещё не был уверен, что меня не мистифицируют. В самом деле, трудно представить себе человека, менее похожего на Мирослава-боярина из романа, чем мой собеседник. Всем памятен образ, прославивший его создателя, – образ высокого худого брюнета со смертельно бледным лицом и остроконечной бородкой, одетого во всё чёрное. Я уже сказал, что одет этот человек был нелепо и не по сезону – в одном только полотняном летнем костюме, из-под которого виднелась алая шёлковая рубашка; вместо галстука шея его была обмотана грязноватым пёстрым кашне; ни пальто, ни шляпы, ни перчаток, и это в конце марта. Опишу теперь его внешность как можно более точно, дабы меня не заподозрили в злонамеренном искажении фактов. Ростом он едва свыше пяти футов, лицо его скорее некрасивое, чрезмерно смуглое, но румяное и свежее, и выражение его живое, насмешливое и недоброе. Особенное впечатление производят глаза, непропорционально большие, карие и отражающие ум и проницательность, от которых делается не по себе; белки, однако, кажутся несколько воспалёнными. В целом взгляд его не располагает к дружеской непринуждённости; обладателя такого взгляда не пригласишь посидеть вместе в пабе. Что касается упомянутых Моппером залысин на висках, то отмечу, что волосы моего собеседника (кстати, не чёрные, а тёмно-русые) не тронуты ни природой, ни парикмахером – они чрезвычайно густые и свободно падают на плечи. Никакой бородки, остроконечной или иной, у него нет, подбородок его гладко выбрит, зато верхнюю губу целиком скрывают пышные усы. Нижняя губа выступает вперёд, и край её как-то особенно вывернут, отчего улыбка его приобретает нестерпимо двусмысленное выражение. Встреться мне подобный человек на восточном базаре или даже в кварталах Ист-Энда, я решил бы, что передо мною законченный проходимец. Но, пожалуй, для проходимца его лицо было слишком необычно.

Я не мог отделаться от ощущения, что меня разыгрывают. Слишком не вязался этот улыбающийся гость, в котором всё дышало избытком жизненных сил, с ходячим призраком, созданным воображением Моппера. Томясь от невозможности начать разговор, я спросил первое, что мне пришло в голову:

– Вы не боитесь простудиться без пальто?

– Что-что, а это меня испугает в последнюю очередь, – с ноткой лёгкого презрения ответил Мирослав. Я ухватился за повисшую передо мною ниточку разговора.

– Мне показалось, у вас хриплый голос…

– А, это, – отмахнулся он. – Это последствия ранения, мне рассекли голосовые связки. Давняя история…

– Вы воевали в рукопашном бою? – догадался я. Мирослав снова кивнул.

– Случалось, когда я был в повстанческом отряде.

– У вас, должно быть, очень интересная биография, – не без облегчения заметил я. Разговор наконец-то вошёл в приемлемое русло. Бегло оглянувшись, я увидел, что Моппер куда-то исчез, оставив нас наедине.

– Всё зависит от точки зрения, мистер Джейсон. Вот, например, любопытный ракурс: может ли быть интересна пушке биография пушечного мяса?

Он смотрел на меня, усмехаясь, теребя левой рукой густой тёмный ус. В его позе чувствовалась какая-то небрежная расслабленность, почти вульгарная, но странным образом соединявшаяся с внутренней жёсткостью.

– Вашей беседе со мной мешает то, что я не шести футов ростом и не затянут в чёрное с ног до головы?

– Признаюсь, ваше несходство с героем романа меня несколько обескуражило, – честно ответил я. – Что тогда вообще из романа Моппера имеет отношение к вам, кроме вашего имени?

– События, – коротко сказал он, затем прибавил: – События, в которые мы оба, я и Алистер, оказались вовлечены.

– Простите, мистер… как ваша фамилия? – споткнулся я. Он улыбнулся с мягкой настойчивостью.

– Мирослав. Для вас – просто Мирослав. Моя фамилия в действительности вам совершенно не интересна. Вас волнует другое – могло ли хоть одно из событий, случившихся в романе, иметь место на самом деле.

– Именно это я и хотел спросить, – оживился я. – Как вы могли участвовать в событиях, которые заведомо фантастичны? Не будете же вы утверждать, что, к примеру, собака-оборотень тоже существовала?

– Разумеется, нет, – с готовностью ответил он, – и вы не хуже меня знаете, что оборотней не бывает. Алистер придумал её ради красного словца.

– А девушка в белом?