Смерть Ахиллеса

— Орел, — подтвердил Эйхгольц и бросил еще раз.

— Снова орел, — скучливо произнес коллежский асессор.

— Орел! — воскликнул барон. — Ей-богу, господа, смотрите!

— Ну-ка, Митя, еще, — сказал ему Гукмасов.

— Решка, — приговорил Эраст Петрович, глядя в сторону.

Воцарилось гробовое молчание. На распростертую ладонь барона Фандорин даже не взглянул.

— Я же вам говорил. Маса, икоо. Овари да.[3] Прощайте, господа.

Офицеры с суеверным ужасом смотрели, как чиновник и его японский слуга идут к двери.

Бледный Гукмасов сказал вслед:

— Фандорин, обещайте, что не используете свой детективный талант во вред отчизне. Здесь на карту поставлена честь России.

Эраст Петрович помолчал.

— Обещаю, Гукмасов, что ничего не сделаю против своей чести, и думаю, этого достаточно.

Коллежский асессор скрылся за дверью, а Маса на пороге обернулся, церемонно поклонился офицерам в пояс и тоже был таков.

Глава четвертая, в которой доказывается полезность архитектурных излишеств

Номера «Англии» ничуть не уступали респектабельной «Дюссо» в великолепии убранства, а по архитектурной затейливости, пожалуй, и превосходили, однако же в пышности золоченых потолков и мраморных завитушек ощущалась некоторая сомнительность или, во всяком случае, неосновательность. Зато подъезд сиял электрическим светом, на три верхних этажа можно было доехать на лифте, а в вестибюле то и дело раздавался пронзительный трезвон модного чуда техники — телефона.

Прогулявшись по широкому вестибюлю с зеркалами и сафьяновыми диванами, Эраст Петрович остановился у доски с именами постояльцев. Публика здесь жила попестрее, чем у Дюссо: иностранные коммерсанты, биржевые маклеры, актеры преуспевающих театров. Однако никакой певицы Ванды в этом перечне не обнаружилось.

Фандорин присмотрелся к прислуге, шаставшей от стойки к лифту и обратно, и выбрал одного особенно расторопного полового со смышленой, подвижной физиономией.

— А что же госпожа Ванда здесь больше не к-квартирует? — изобразив легкое смущение, спросил коллежский асессор.

— Отчего же-с, проживают, — охотно откликнулся малый и, проследив за взглядом красивого господина, показал на доске пальцем. — Вот-с: «Г-жа Хельга Ивановна Холле», они самые и есть. А «Ванда» — это ихнее прозвание, для благозвучия-с. Оне во флигеле жительствуют. Вы, сударь, через ту дверку во двор пожалуйте, у госпожи Ванды там квартера с отдельным ходом. Только их об это время еще не бывает-с. — И половой хотел было ускользить прочь, но Эраст Петрович хрустнул в кармане купюрой, и молодец замер на месте, как вкопанный.

— Не будет ли какого порученьица? — спросил он, глядя на молодого человека взглядом преданным и ласковым.

— Когда же она возвращается?

— По-разному-с. Оне ведь в «Альпийской розе» поют. Кажный день кроме понедельников-с. А вы вот что, сударь, — посидите покамест в буфетной, чайку попейте или еще чего, а я вам непременно дам знать, когда мамзель пожалуют.

— И что она? — неопределенно покрутил пальцами Эраст Петрович. — Какова? В самом деле т-так уж хороша?

— Картинка-с, — причмокнул пухлыми красными губами половой. — У нас на особом положении. Платит за квартеру триста целковых в месяц и на чаевые очень щедры-с.

Тут он выдержал психологически точную паузу, и Фандорин медленно вытащил две рублевые бумажки, но, словно по рассеянности, сунул их себе в нагрудный карман.

— Госпожа Ванда у себя абы кого не принимают, строги-с, — значительно сообщил половой, впиваясь взглядом в сюртук барина. — Но я им доложу, потому как состою у них на особенном доверии.

— На-ка вот. — Эраст Петрович протянул ему бумажку. — Вторую п-после получишь, когда мадемуазель Ванда вернется. А я пока пойду газету почитаю. Где, говоришь, у вас буфетная?

* * *

25 июня 1882 года «Московские губернские ведомости» писали следующее.

Телеграмма из Сингапура

Прославленный путешественник Н.Н.Миклуха-Маклай намерен вернуться в Россию на клипере «Стрелок». Здоровье г-на Миклухи-Маклая значительно расшаталось. Он очень худ, страдает постоянными лихорадками и невралгией. Настроение духа по большей части сумрачное. Путешественник сказал нашему корреспонденту, что сыт странствиями по горло и мечтает поскорее добраться до родных берегов.

Эраст Петрович покачал головой, живо представив себе изможденное, дергающееся тиком лицо мученика этнографии. Перелистнул страницу.