СМЕРШ

Я обрадовался предложению майора. Наконец-то я узнаю все, что так давно интересует меня! Узнаю ли? Некоторые вопросы можно будет поставить майору прямо, но большинство…

Майор жил довольно далеко от столовой.

У тюрьмы мы остановились.

— Подождите минуточку. Я зайду к Мещерякову и сейчас же вернусь.

— Пожалуйста.

К тюрьме подъехало три студебеккера. Около двадцати вооруженных бойцов соскочило с платформы.

Сержант Суворов, начальник тюремного караула, встретил их словами:

— Что же это вы так опаздываете?

Здоровенный лейтенант, должно быть, командир, злобно посмотрел на сержанта и произнес сквозь зубы:

— Не твое дело.

В здании началась суматоха. Кто-то бегал по всем коридорам и кричал. Через пять минут из тюрьмы вывели десять арестованных и посадили на автомашины.

«На расстрел» — промелькнуло у меня в мыслях.

Вид у арестованных был потрясающий: бледные, заросшие, грязные, со смертным ужасом в глазах…

Бойцы, вооруженные автоматами, покрикивали на них, — «Эй, куда смотришь?», «Подвинься…», «Ну, ты…».

Я отвернулся.

— Трогай!

Моторы затрещали и студебеккеры уехали.

Во мне все смешалось и перепуталось. Тысячи вопросов и ответов, картины из прошлого, отец, брат, НТСНП, Вера, Галя, Ковальчук…

Я вынул папиросу и закурил. Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие. Майор Надворный словоохотлив. Мне нужно узнать все, что ему известно про НТСНП.

— Я вас заставил долго ждать. Извините. Этот Мещеряков болтлив, как баба.

— Ничего, товарищ майор.

Комната, в которой жил майор Надворный, — это бывший кабинет зажиточного, любящего роскошь поляка: массивный письменный стол причудливой резьбы, кожаные кресла, картины, персидский ковер, шкаф с книгами в кожаных переплетах, вазы, статуэтки, мраморные чернильницы, телефон…

— Садитесь! — Майор включил радиоприемник. — Когда кончится война, я попрошу, чтобы меня перевели к вам, на Подкарпатье. Чудный край!

— Бесспорно.

— К этому времени, я думаю, у вас уже будет порядок. Начальник наших резервов на Подкарпатье, подполковник Чередниченко, — молодец. Он справится с вашей реакцией. По правде сказать, у вас был большой хаос в политической жизни, — Бродий, Фенцик, Аграрная партия, НТСНП, УН, десяток венгерских партий…

— УН — это украинские сепаратисты?

— Да. Это те, которые в 1939 году провозгласили Закарпатье самостоятельной республикой во главе с Волошиным. Когда мы были в Ужгороде, нам удалось многих из них арестовать. Волошин, пока, на свободе, но придет и его черед.

— Что такое НТПН, или как вы сказали? Признаюсь, я знал почти все наши политические группировки, но про НТПН никогда ничего не слышал.

— Не НТПН, а НТСНП. Это — русские националисты. Я не удивляюсь, что вы про них ничего не слыхали. Они работают очень осторожно. Но, что они у вас были и есть до сих пор, — не может быть никаких сомнений. Мы поймали двух из них. Вы слыхали про такого О. Г.?

— Нет!

— Жаль, что ни один из них ничего не знал. Жаль!.. Для нас НТСНП наиболее опасная эмигрантская организация.

— Странно! Как это я про нее ничего не слышал!

— У меня есть их литература, — газеты, брошюры для массового распространения, идеологические основы и т. д. Все это присылают из Москвы в качестве информации.

Два часа длился наш разговор. Признаюсь, я чувствовал себя как-то неловко. Подумать только!.. Однако, половину дела я уже сделал. Я знаю теперь, что известно контрразведке СМЕРШ про НТСНП. Остается вторая половина. Постараюсь сделать и ее.

Как я рад, право. Главное, что у нас нет провокаторов. Это — самое главное.

16 апреля

— Коля, — обратился ко мне Шапиро, — слыхал новость про капитана Сикаленко?

— Нет!

— Вообрази, его отец был старостой при немцах!

Я понял все. Вот почему не видно Сикаленко! Докопались все-таки. Да. Они докопаются и до меня. Нужно как можно скорее выбраться из Управления. Жаль, что при мне нет никаких документов, кроме смершевских. Что ж, так или иначе придется заехать в Мукачево.

25 апреля

Три дня назад полковник Душник, капитан Шапиро, я и несколько бойцов сели на «шевролет».

— Едем в Опаву, в Армейский отдел контрразведки, — сказал мне Шапиро.

В Опаву, так в Опаву. Мое дело маленькое — слушаться.

На дорогах творилось что-то невиданное. Мчались гвардейские минометы, студебеккеры, зисы, пушки всех калибров. Проходила пехота, скрипели перегруженные телеги. Кричали офицеры, ругались солдаты.

В воздухе гудели десятки штурмовиков. С запада доносились взрывы снарядов, перекатный гром гвардейских минометов, шум, крики, выстрелы.

Горели села. Дым заволок все небо. Пахло гарью пожарищ. Горели города. Никто не обращал внимания на развалившиеся дома, никто не тушил пожаров. Вперед! У каждого свое задание! Кому какое дело, что гибнет столько немецкого добра. Пусть!

В природе человека больше склонности к разрушению, чем к созиданию. Когда человеку приказывают разрушать, жечь, уничтожать — им нередко овладевает слепой разгул. Он любит смотреть на огонь, на огромные тучи дыма, и сам охотно поджигает еще не захваченные пожаром дома.