Смело мы в бой пойдем…

Гутен абенд, геноссе! Я шарфюрер особых охранных частей Рейха Вилли Хенске. По вашему, по-русски — старшина войск особого назначения. Родился, естественно, в Германии, в Тироле. Отец мой в Большую Войну авиатором был, в спецэскадрилье тяжёлых бомбардировщиков. На «Готе» летал, Лондон бомбил. Потом Версаль, Веймарская республика. Поначалу нам ох как тяжело пришлось, а потом отцу повезло, его в «Люфтганзу» взяли, так что воспитанием моим мутер занималась. Ну, разве за таким сорванцом уследишь? Дружок мой, Макс Шрамм, тот в лётчики подался, стал бомбардировщиком. Мы ему все говорили, да что ты делаешь, шёл бы в истребители, а он упёрся — нет, говорит, хочу, Вилли, быть как твой отец, только бомбардировщиком. Нет, мне, конечно, лестно, что моего фатера так уважают, но, извините — отец он мне. Правда, папаша Макса на той войне погиб, а мать у него в Республику без вести пропала, так что его я к отцу не ревновал, понимал друга. В тридцатом году нам с ним по восемнадцать стукнуло, друг мой, как планерист заядлый, благодаря папиным связям попал таки в авиацию, а я вот больше партийными делами занимался. Меня сам Эрнст Рем к себе в СА звал, но не глянулось мне там. И попросился я в охранные отряды, в СС. Вот там да, здорово было! Конечно, когда нас поначалу в замке гоняли, я всё на свете проклял, и в первую очередь, свою дурную голову. Зато потом очень даже ничего. Особенно, когда знаменитый указ от седьмого ноября нам зачитали. Да и было нас в тридцатом году всего то меньше трёх тысяч, зато самые отборные, а девятого ноября я присягу принял. Правда сейчас молодые викинги пришли, все здоровенные, рослые. А мы — поколение войны. Особенно на брюквенной похлёбке не вырастешь… Хотя с другой стороны это оказалось и к лучшему. У меня ребята в шаре в свободное время или мышцы качают, или идут пивом наливаться. А я в гараж, поближе к технике. Ну, нравиться мне с машинами возиться. Я весь наш старый «Бенц» не один раз вместе с механиками раскидывал и чинил. Кажется, что с закрытыми глазами могу любую неисправность устранить. Углядел эту мою привычку наш унтерштурмфюрер и доложил куда следует. По инстанции. Я то ничего не знал, а через три года, когда мне двадцать один исполнилось, вызвали меня в Брунсвик, к гробу герцога Мекленбургского, в Центральное Управление и вручили предписание. Глянул я туда и ахнул — лежит там билет на экспресс в Россию, и второй, от Москвы до Казани. А штурмбанфюрер из ведомства Гейдриха мне кулак к носу поднёс и так многозначительно показывает. Понял я, короче, что трепыхаться не стоит, собрался и через два дня уже болтался в вагоне. Четверо нас ехало таких. Нет, друг другу нас не представляли, но охотник охотника издалека видит. До России доехали без проблем, а как границу пересекли, так ей-богу, слюнями изошли. Везде флаги висят, по улицам РКСМ марширует, патрули веры шастают, соратники друг друга приветствуют, даже завидно:

— Слава России!

— Героям — слава!