Смело мы в бой пойдем…

Пошли вперед. Булгарин часа через два «Виккерс» повстречал. «Витек» его подбил, а мы — «Витька» спалили. Булгарин с экипажем остались свою коробочку в чувства приводить, а я на разведку двинулся. Еще одного «Витю» встретил, во-о-он за тем холмиком стоит, обгорелый. А на том холмике, под которым я сейчас сижу, нас английская пехотная рота прижала. Вообще-то, мы бы и их к ногтю взяли, но у них 40 миллиметровый «антитанк» отыскался…

Когда наш «два-шесть» содрогнулся от удара, кто-то дико заорал: «Назад, мать-перемать!» И орал так все время, пока мы съезжали задним ходом под уклон. И только когда мы оказались за гребнем холма, вне досягаемости этих маленьких бронебойных, подлых штучек я понял что сам и ору. Хорошо еще, что экипаж так, кажется, и не понял, как же мне страшно…

В принципе, я человек мирный. Вернее сказать: меня воспитывали мирным. Тихая, спокойная семья, какие во множестве проживали в Москве, тогда еще не столице. «Не шали, не кричи, не бегай, не прыгай! Не мешай папе — он со службы вернулся уставший, ему покой нужен». А за окном горел 14-ый год. Осенью 1914 я в первый класс гимназии ходил. На фронт мне тогда хотелось — не передать. Вот если б меня туда, я б и Самсонова из мазурских болот вывели, и Кенигсберг взял, и… да ладно, чего говорить. Что никто из Вас мальчишкой не был, десятилетним… А как же я завидовал тем, у кого на фронте родные были. Мои-то все в тылу. Это я теперь понимаю, что одними солдатами войну не выигрывают. А тогда переживал ужасно: как же так, что ж моего отца не берут на фронт? Он бы им там всем показал… Вот и сочинил я тогда себе брата-героя, офицера и георгиевского кавалера, который вышел со своим батальоном из окружения второй армии. Полгода славой в классе наслаждался, потом обман раскрылся… Мы на Знаменке жили, до гимназии — две минуты прогулочным шагом. Как же я завидовал приготовишкой тем, кто далеко жил — им и поиграть по дороге можно, и на юнкеров посмотреть, и много еще чего. А тут оценил прелести близкого жилья. Никогда всем классом не били? После классов только успеть бегом, бегом через дорогу, в знакомое парадное с атлантами из черного камня. Полгода так пробегал. Потом, конечно, забылось, а только друзей в гимназии я так и не завел. Уже не хотелось. Соратники вспоминают, как в корпусах кадетских учились, в гимназиях, в «реалках», про однокашников говорят, а мне и вспомнить нечего…

После гимназии — в юнкера, а там Красный мятеж. Ну после того, уже на последнем курсе нас разогнали тогдашние правители. Слишком уж армия в подавлении отличилась. Пришлось идти в технологический. А куда еще, если отец — инженер, дед — инженер? Ну и пошел. Учился ни шатко — ни валко. Интереса особого не было, друзей — тоже.

Вот в двадцать третьем — в партию вступил. Как раз во время «трехмесячной» польской компании. Случайно. По улице шел, а там — митинг. Офицер, кавалер георгиевский рассказывает, как нас иудеи продали и купили с потрохами. Мы немцев сдержали, а после войны как бы еще не больше немцев платить Антанте должны. Антанта и поляков на нас натравила. А заправляют в Антанте не британцы и не французы, а Ротшильды, Рокфеллеры, Ллойд-Джорджи всякие и прочие иудеи. Я подумал-подумал: а ведь верно выходит. Потом спрашивает: «Неужели среди Вас, братья, нет таких, кто готов жизнь свою положить на борьбу с иудами?» Ну, меня ноги и вынесли. «Готов, Ваше благородие!» Он сперва на меня уставился, еще и крестик нательный показать велел. Помню, как объяснял ему, кто такой, из кого родом. А после он меня в партийный комитет привел. Там меня приняли и билет вручили. За номером 8 961 А. Как меня угораздило в первые десять тысяч попасть — сам до сих пор не пойму. Сейчас завидуют: еще бы — золотой значок, на жетоне партийном золотом выбито «10 000». А ведь случайность.

Только выиграл я от того случая не много. Первая жена ушла именно из-за партии. Она, изволите видеть, из курсисток в банк подалась. А там как эти жидовские морды узнали, что муж — партиец, так сразу взяли в оборот. Ну и ушла. Спасибо, хоть сына оставила. «Я, — говорит, — не желаю, чтоб из-за твоей животной страсти у меня карьера не сложилась!» И адью.

Я тогда психанул и после курса в армию пошел. Сильно мне «повезло». На комиссию пришел с партийным значком, а в комиссии офицеры — все соратники-партийцы. Посмотрели и решили, что по долгу партийному, по призыву сердечному меня в армию потянуло. Ну, я так всем и говорю, и говорить буду, и детям, и внукам, если доживу, конечно. Но себя обманывать — толку не много. Сдуру пошел, сдуру…