Смех в темноте [Laughter In The Dark]

— Еще так рано, — сказала она сонно.

Он предложил быстрехонько одеться и, знаешь, вдвоем, вдвоем, на весь день…

— Отправляйся один, — пробормотала она, повернувшись на другой бок.

— Ах ты, соня, — сказал Альбинус с грустью.

Было около восьми. Идя шагом, он выбрался из узких улочек, разрезанных наискось игрой утренней тени и солнечного света, и стал подниматься в гору.

Проходя мимо крошечной виллы, выкрашенной в нежно-розовый цвет, он услышал щелканье секатора и увидел Удо Конрада, подрезающего какое-то растение в своем маленьком каменистом саду. Да, у него всегда была слабость к земле.

— Наконец я тебя нашел, — сказал Альбинус весело. Конрад взглянул в его сторону, однако не улыбнулся в ответ.

— А я полагал, что мы больше не увидимся, — сказал он сухо.

Одиночество развило в нем такую повышенную чувствительность, какая бывает обычно у старых дев, и сейчас он получал болезненное удовольствие, оттого что испытывал обиду.

— Только без глупостей, Удо, — сказал Альбинус, идя к нему навстречу и осторожно раздвигая перистую листву мимозы, ревниво загораживавшую ему дорогу. — Ты отлично знаешь, что я не нарочно пропустил автобус. Я думал, что он объедет деревню и вернется обратно.

Конрад слегка смягчился.

— Пустяки, — сказал он, — просто часто бывает так: встретишься с человеком после долгого перерыва и вдруг испытываешь паническое и страстное желание от него улизнуть. Я решил, что тебя не порадовала перспектива болтать о старых временах в автобусной темнице на колесах и ты от нее ловко увернулся.

— По правде говоря, я повсюду искал тебя в последние дни, — сказал Альбинус, рассмеявшись. — Но оказалось, что никто не знает, где ты живешь.

— Не удивительно: я снял этот домик всего пару дней назад. А ты где остановился?

— В «Британии». Поверь, я чертовски рад, что увидел тебя, Удо. Ты непременно должен мне все о себе рассказать.

— Может быть, немного погуляем? — предложил Конрад, хотя в его голосе чувствовалась нотка сомнения. — Что же, договорились. Вот только ботинки переодену.

Через минуту он вернулся, и они пошли по прохладной тенистой дорожке, поднимающейся в гору и петляющей меж спрятавшихся под виноградным покровом каменных склонов, на асфальт которой почти не попадали лучи жаркого утреннего солнца.

— Как твоя семья? — спросил Конрад.

Альбинус, поколебавшись, сказал:

— Лучше не спрашивай, Удо. У меня было много несчастий в последнее время. Год назад мы с Элизабет расстались. А уже потом малышка Ирма умерла от пневмонии. Если ты не возражаешь, я предпочел бы не обсуждать все это.

— Как печально, — сказал Конрад.

Оба замолчали; Альбинус размышлял о том, как заманчиво и занятно было бы рассказать старому другу, знавшему его как совершенно не предприимчивого скромника, о своем страстном романе, но потом он решил малость повременить. Конрад же между тем успел уже пожалеть, что предложил эту прогулку: он предпочитал, чтобы люди, согласившиеся составить ему компанию, были беззаботны и счастливы.

— Я понятия не имел, что ты во Франции, — сказал Альбинус. — Мне казалось, будто ты обосновался на родине Муссолини.

— А кто такой Муссолини? — спросил Конрад, удивленно нахмурившись.

— Ах, ты все такой же, — сказал Альбинус, рассмеявшись. — Не волнуйся, я не стану говорить о политике. Расскажи мне, пожалуйста, о своей работе. Твой последний роман просто великолепен.

— Боюсь, — сказал Удо, — что наше отечество не достигло еще такого уровня, чтобы ценить мои сочинения. Я бы охотно писал по-французски, но жаль все же расставаться с опытом и богатством родного языка накопленным мною.

— Не говори, не говори, — возразил Альбинус. — Есть немало людей, которые любят твои книги.

— Но они не любят их так, как люблю я сам, — сказал Конрад. — Пройдет много времени — может быть, даже целое столетие, — прежде чем меня оценят в полной мере. Впрочем, лишь в том случае, если до тех пор искусство писать и читать не будет полностью утрачено. Боюсь, что в Германии за последние полвека это уже во многом свершившийся факт.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Альбинус.

— Видишь ли, если литература озабочена только проблемами жизни или историями жизни отдельных людей, это означает, что она умирает. Я невысоко ставлю и фрейдистские романы, и романы об идиллическом сельском быте. Ты можешь возразить, что основная масса литературных сочинений не имеет никакого значения, что ценность представляют два-три настоящих писателя, стоящие особняком, не замеченные своими влиятельными, напыщенными современниками. И тем не менее иногда от всего этого портится настроение. Меня приводит в ярость, когда я вижу, какие книги принимают сегодня всерьез.

— Я не вполне с тобой согласен, — сказал Альбинус. — Если в нашу эпоху социальные проблемы вызывают интерес, то почему бы талантливым авторам не попытаться помочь их разрешить. Война, послевоенная нестабильность…

— Не надо, — тихо простонал Конрад.