Смех и грех Ивана‑царевича

Элеонора ломала голову, у нее рождались всякие фантастические идеи, например сделать меня обожателем Анфисы. Но вдруг в дело вмешался господин Случай. Ей позвонил близкий приятель, владелец агентства по найму прислуги, и сказал:

— Нет ли у тебя на примете мужчины средних лет, приятной наружности, обладающего безупречными манерами, честного, не болтливого, не имеющего никакого отношения к миру криминала и согласного работать дворецким в аристократическом доме? Обычно на эту должность я привожу людей из Англии, в России такие специалисты мало востребованы, да их у нас попросту нет. Но сейчас особый случай. Княгиня Елизавета Винивитинова‑Бельская не владеет иностранными языками, ее родители тоже не полиглоты, поэтому им нужен россиянин. Весь мозг себе сломал, где найти такого?

Моей нанимательнице потребовалась вся выдержка, чтобы не заорать от радости. Сделав пару вдохов и выдохов, чтобы успокоиться, Нора ответила:

— Есть отличная кандидатура — Иван Павлович Завирушкин. Служил за границей, вернулся из‑за болезни пожилой матери. Я его прекрасно знаю, но скорее всего, Иван уже пристроился, такие работники, как он, на дороге не валяются.

— Умоляю, познакомь меня с ним, — возопил владелец агентства. — Уж я постараюсь переманить парня!

Элеонора в кратчайший срок изготовила хвалебные отзывы от якобы бывших хозяев чудо‑дворецкого, проживающих в разных странах, и новый паспорт для меня. Увидев его, я усмехнулся:

— Фамилия Завирушкин не самая благозвучная.

— Просто это первое, что пришло в голову, — честно призналась моя нанимательница. — Сначала я на автомате выпалила «Иван Павлович», потом изменила «Подушкин» на «Завирушкин», в рифму…

И вот уже несколько дней я являюсь дворецким в усадьбе Винивитиновых‑Бельских и внимательно наблюдаю за событиями в доме.

Елизавета Матвеевна усиленно изображает из себя княгиню. Как на самом деле следует себя вести даме, чей род насчитывает несколько столетий, она не знает, поэтому старательно копирует поведение героинь глупых кинофильмов о жизни аристократии.

Эмма Геннадиевна вполне мила и никем не прикидывается. Старушка постоянно лечит мужа от разных болезней и нежно заботится о своей собаке.

Я знаком с дамами, которые вечно таскают при себе крохотных терьеров в ошейниках, щедро украшенных стразами, постоянно целуют любимцев и восклицают: «Ах, мой Жоржик все‑все понимает!»

Но Эмма Геннадиевна — особый случай. Она считает своего Рича человеком, наряжает его в пиджаки, свитера, рубашки, брючки, разговаривает с ним, спрашивает у него совета. И, самое интересное, Рич, судя по всему, тоже уверен, что он не собака. По крайней мере, карликовый пудель вышагивает в своих нарядах с весьма довольной миной, ест за обеденным столом из серебряной миски и, когда хозяйка интересуется: «Дорогой, как считаешь, что нам лучше сделать — посмотреть телевизор или пойти погулять?» — отвечает: «Гав, гав».

А чтобы Эмма Геннадиевна правильно истолковала его пожелания, идет либо к двери, либо к столику, на котором лежит пульт. Те, кто мало знаком с миром животных, поражаются его сообразительности, но я, имеющий в друзьях обезьяну Мими, знаю, что наши меньшие братья умнее некоторых представителей человеческого рода и уж точно в разы благороднее, вернее и порядочнее, чем кое‑кто из людей. Лично я не встречал собак, которые воруют чужие кошельки, или кошек, распускающих сплетни.

Бабушка по‑разному относится к внукам. Родиона она любит, а Ксюшу нет, но я ее понимаю.

Родион вежливый, разговаривает тихим голосом, ходит неслышно и, вернувшись с занятий, прилипает к компьютеру. Если Эмма Геннадиевна просит его прогулять Рича (пес один не желает бегать по двору), юноша не ноет и не говорит: «Попозже обязательно», а спешит на улицу.

К Ксении с такой просьбой старушка никогда не обращается. Вначале я считал, что прохладные отношения сложились у них из‑за отъезда девочки в Канаду — Ксюши долго не было в Москве, на каникулы она не прилетала. Но потом стал свидетелем того, как Эмма Геннадиевна потеряла свои бифокальные очки и налетела на внучку с криком:

— Немедленно верни мои глаза!

— Что мне с ними делать? На заднице носить? — в привычно хамской манере отреагировала Ксения. — Бабушка, створожь свой мозг и тогда поймешь, что мне твои очки без надобности.

— Ты всегда их прятала! — взвилась Эмма Геннадиевна. — Засовывала в диван, в подушки, один раз утопила в банке с вареньем. И сейчас за старое принялась.

— Ты того, да? — скривилась внучка и повертела пальцем у виска. — Вспомнила шалости семилетнего ребенка. Ничего, что я вот‑вот замуж выйду?

— Человек растет, а сущность его не меняется, — ответила Эмма Геннадиевна. — Ты всегда была противной, обожала подсматривать за взрослыми, подслушивать. Сколько раз я тебя из шкафа в своей спальне вытаскивала? Только лягу в кровать, а дверца скрипит. Кто там? Внучка дорогая! И ведь не маленькая уже была, подросток.

— Мама, вон твои очки, на подоконнике, — вмешалась Анфиса.

— Значит, Ксения их туда швырнула, — не изменила своего мнения старушка.