См. статью «Любовь»

Но когда кончился час гийоа и косяк начал готовиться к ночному плаванью, Бруно охватила вдруг странная гордость. Огромное воинство стояло и с размеренной медлительностью шевелило жабрами. На всем была разлита та леденящая серьезность, которой он так гнушался минуту назад. Но впервые с тех пор, как он решился на этот шаг и бросился в воду, Бруно догадался, почему он выбрал для себя именно лососей и их странствия. Ведь он сам был лососем в обществе людей. И даже когда воображал себя дельфином, принадлежал к лососям. Бруно глубоко вздохнул, и его легкие чуть не разорвались от тайной радости: как человеку необходимо любить одну женщину, женщину из плоти и крови, чтобы убедиться в том, что вместе они две половинки единого целого, и от грубого вожделения возвыситься до чистой, платонической любви, так и Бруно должен был полностью превратиться в лосося, чтобы познакомиться с жизнью. Жизнью нагой, очищенной от всего лишнего, геометрически точную линию которой лососи прочерчивают по поверхности половины земного шара.

Он закрыл глаза и напряг спину до хруста в позвонках. Он был взволнован и заставил себя отвлечься от болезненных уколов, которые причиняло ему воспаление в груди. Боль не оставляла, и Бруно озлобленно расчесывал раны, негодовал, как обычно, на свое предательское тело, особенно досаждавшее в те редкие мгновения воспарения и провидения, каких он порой удостаивался.

Лососи помедлили еще мгновение, перешептываясь без слов, испуская запах нетерпеливых досадливых вопросов и торопливых ядовитых ответов. Лепарик сосредоточенно прислушивался к эху, возвращавшемуся к нему от их тел, и они прислушивались к его движениям и, даже не заметив, как это случилось, уловили приказ об отплытии. Словно молниеносная искра пробежала по струне хенинга и в ту же секунду была зарегистрирована их боковыми линиями, разом сверкнувшими в ночной тьме, и прежде, чем они что-нибудь осознали, косяк двинулся с места.

Глава пятая

Ну? Уже вечность с половиной — чтобы я так жила! — он плывет себе со своими несчастными лососями. Не могу видеть это нелепое безостановочное движение, они растут, а он сжимается и съеживается, между ними имеются уже такие, что будут покрупнее его, моего человека, который не желает отчаиваться, который выдержал все бури Северного моря и нападение барракуд, и чего я вообще не понимаю, так это зачем они пристали к берегу против Бергена, и этот ужа-а-асный месяц, во время которого исландские рыбаки, эти бесстыжие грабители, выдрали, можно сказать, у меня из рук половину косяка, а ему хоть бы что, он плывет себе с горящим взором и этой своей горькой усмешкой, которую не могут стереть никакие волны, подбородок его день ото дня становится все более острым, и весь он уже кожа да кости, ей-богу, и ни единого волоска не осталось на голове, даже кожа набухла и сделалась как губка от обилия воды, иногда, когда я смотрю на него при свете луны, мне кажется, что он уже в самом деле превратился в рыбу.