Таков был рассказ, который Момик обнаружил в газете, и как только он начал переписывать его в свою тетрадь сыщика, тотчас понял, что это самый жуткий и самый интересный рассказ, какой только был когда-либо написан на свете, и от листа шел запах тысячелетий — наверняка! И он выглядел в точности как лист из книги Торы, и многие слова были как из книги Торы, и Момик уже знал, что, даже если он тысячу раз прочтет его, все равно не сможет по правде понять, ведь чтобы понять такой рассказ, нужны комментарии, как, допустим, Раши, и чтобы кто-нибудь, кто действительно понимает этот язык, объяснил все по порядку, потому что сегодня никто уже так не говорит, кроме одного только дедушки Аншела. Но и без того, чтобы по правде понять, Момик понял, что этот лист вообще-то начало и корень всех вещей и всех рассказов на свете и все, что все писатели в мире написали в своих книгах после этого, это только несчастные жалкие подделки этого листа, который Момику повезло найти, как находят клад, и ему было абсолютно ясно, что, если он узнал этот рассказ, он узнал все на свете, и даже учиться в школе ему теперь не обязательно, и с этой минуты Момик начал заучивать рассказ наизусть — голова, слава Богу, у него есть, — за неделю он уже знал его назубок и, когда ложился спать, повторял про себя: «Арутюн, милый армянский мальчик, юный маг и кудесник, овладевший дивной наукой совершать всякое волшебство, стоит и играет…» — и дальше, пока не уснет, и в классе тоже. Понемногу рассказ проник ему в самую душу и занял все его помыслы, и он не переставал размышлять о том, что это была за ужасная вещь, которую они увидели на Луне в Луч провиденья, и иногда он старался сам досочинить конец рассказа, но понимал, что настоящий конец, как в Библии, может придумать один только дедушка Аншел, жалко только, что дедушка Аншел уже ничего не может…
Мама с папой решили, что дедушка будет жить в маленькой комнатке, которая раньше была бабушки Хени, но, кроме этого, он вообще не был похож на нее ничем. Не мог даже полминуты сидеть спокойно, и, даже когда спал, все время метался и кидался из стороны в сторону, и разговаривал во сне, и руки его дрыгались и вертелись в воздухе. Очень быстро выяснилось, что невозможно запирать его в доме одного, потому что он начинал плакать и кричать, и поэтому его выпускали на улицу. Утром, когда папа и мама отправлялись в Киоск счастья, а Момик в школу, дедушка Аншел выходил и целый день бродил взад-вперед по переулку, а когда уставал, направлялся к пустой скамейке, которая против лавки-кафе Бейлы, и садился, и все время, пока сидел, разговаривал сам с собой. Он прожил у Момика и его родителей в точности пять месяцев, а потом исчез. В ту неделю, когда он появился, Момик начал рисовать его портрет для королевской марки и под портретом написал (в знак своего огромного уважения к дедушке) такую подпись: «Аншел Вассерман. Еврейский писатель, погибший в Катастрофе». Бейла приносила дедушке стакан слабенького чаю и напоминала ему осторожно, что