См. статью «Любовь»

Несколько дней назад, когда Момик спускался по тропинке в долину, он видел газель — мимо него вдруг пронеслось по скалам большое светло-коричневое пятно и вдруг остановилось, повернуло голову, красивую, испуганную и дикую. Газель! Она вытянула мордочку вперед, чтобы обнюхать его, и Момик затаил дыхание, ему хотелось, чтобы от него исходил приятный запах, запах дружбы. Принюхиваясь, газель подняла в воздух и подогнула одну ногу, но вдруг отскочила назад, поглядела на Момика широко раскрытыми глазами — неприязненно, со страхом, и тут же ускакала. Момик целый час потом искал ее в скалах, но не нашел. Он был раздосадован и не знал почему. Может ли из нее получиться Нацистский зверь? — спрашивал он себя, ведь Бейла сказала совершенно определенно: Нацистский зверь может получиться из кого угодно, то есть из любого животного, из любого! Правда ли, что из любого? Нужно попробовать выяснить у нее еще раз.

Ящики с надписью «Тнува» и «Освежающая Темпо-сода» Момик нашел за лавкой Бейлы, выстелил их мягкими тряпками и старыми газетами и приделал к ним небольшие замочки из проволоки, а все остальное, что было в чулане, сдвинул в сторону: бабушкин сундук, и большие сохнутовские кровати, и провонявшие мочой соломенные матрасы, и чемоданы, которые лопаются от всякого барахла и перевязаны веревками, чтобы не развалились, и два огромных мешка, полные старых башмаков всех фасонов и размеров, потому что старую обувь не выкидывают, и кто прошел однажды двадцать километров по снегу босиком, тот это прекрасно знает, так сказал его папа, и это было единственное указание, которое он получил от папы и тотчас записал. Снег как раз подошел ему к Снежной королеве, которая заморозила всех в стране Там.

Из кухонного шкафчика он утащил несколько старых тарелок и надтреснутых чашек, чтобы поставить их в клетки, но мама, разумеется, сразу заметила, а Момик визжал, что это не он, и видел, что она не верит. Тогда он грохнулся на пол и принялся колотить по нему руками и ногами, и даже закричал ей ужасную вещь, чтобы она оставила его в покое и не лезла ему в душу, и нужно сказать правду, что до того, как он начал бороться с Нацистским зверем, он никогда не говорил ей такого, ни ей и никому другому, и мама по правде испугалась и сразу замолчала, и рука ее дрожала на губах, а глаза раскрылись так, что он испугался, как бы они не лопнули и не разорвались. Ну да что он мог поделать, эти слова вырвались у него сами собой, он вообще не знал, что у него есть такие слова. Но она не должна была мешать ему в этом деле. Хватит и того, что они не помогают, хорошо, пусть, он понимает: им нельзя, — но еще и мешать?!

Однако больше он не стал ничего брать из дому, ведь и правда опасно что-нибудь брать оттуда, у мамы глаза и на затылке, она и спит с приоткрытыми глазами и всегда может видеть все его мысли, это уже случалось несколько раз, она все знает в доме, а когда вытирает вилки, ложки и ножи после ужина, то потихоньку пересчитывает их, под такую мелодию, которую мурлычет себе под нос. Она помнит, сколько кисточек в бахроме ковра, что лежит в гостиной, и всегда-всегда в точности знает, который час, хотя у нее нет часов. Дар провиденья — это, как видно, что-то такое, что передается по наследству, это началось с дедушки Аншела и передалось маме, а теперь и Момику. Как передаются болезни.