Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв.

Присутствие в разъезжей А. С. Беликова медынца и представителя «литвы дворовой» Андрея Федорова Лосминского (его сын позднее отметился в качестве писца грамоты в Переславском уезде), также вероятного выходца из смоленского боярства (не называл себя «смольнянином»), доказывает, однако, существование связей между двумя этими группами.

Судя по всему, существование отдельной группы «смольнян» оказалось недолгим. В межевой книге владений Троице-Сергиева монастыря с окрестными землевладельцами середины 1550-х гг. встречается Федор Беликов. Ему, как и его однофамильцу (отцу?) предыдущего десятилетия, в Переславском уезде принадлежала деревня Пезлево, что подтверждает преемственность владения. Он тем не менее в глазах разъездчиков не выделялся из массы местных детей боярских[570].

В 1546 г. была выдана жалованная грамота Пелагее, вдове Карпа Клишкова, «мстиславца», на выплату долгов мужа без роста. Судя по этому документу, К. Клишкову принадлежало поместье в Костромском уезде. Клишковичи действительно принадлежали к числу мстиславских бояр. Их появление на московской службе резонно связать с переходом князя Федора Мстиславского в 1526 г. К сожалению, упоминание «мстиславцев» является единственным, что не позволяет сделать выводы о составе и эволюции этой группы. К числу «вассалов» Ф. М. Мстиславского принадлежали уже упомянутые Раевские, которые в Дворовой тетради были записаны по Малому Ярославцу, пожалованному ему в «вотчину» (в опубликованном тексте ошибочно фигурируют как Ржевские). В начале 1530-х гг. этот вельможа, видимо, попал в опалу. Не исключено, что это событие могло привести к роспуску его двора и переводу некоторых его слуг в прямое подчинение Василию III[571].

Еще одной группой выходцев из Великого княжества Литовского были «паны». Впервые представители этой группы встречаются в уже упомянутой платежной книге подмосковных волостей 1542/43 г. В волости Шеренка поместьями владели паны Митя Казначеев и Митя Бездедов (по 25 четвертей)[572]. Не исключено, что «паны» имели более раннюю историю. В 1532 г. в Костромском уезде встречался помещик Марко пан, хотя в его случае речь могла идти о прозвище, а не об определении, отражавшем его принадлежность к этой группе. В последующие годы «паны» начинают регулярно фигурировать в различных источниках.

В данной грамоте Богоявленскому монастырю в Коломенском уезде 1548 г. упоминалось поместье, принадлежавшее ранее пану Игнатию. В межевых книгах владений Троице-Сергиева монастыря середины 1550-х гг. в Кашинском уезде встречалось имя нововыезжего пана Ивана. Пан Якуш был прежним владельцем поместья в Шелонской пятине в 1562 г.[573] Складывается впечатление, что «панами» начали обозначаться все новые выходцы из литовских земель не слишком высокого ранга, о чем свидетельствуют отсутствие у большинства из них фамилий, а также низкие размеры поместных окладов (в случае с Казначеевым и Бездедовым).

Общее количество подобных эмигрантов до начала военных действий в 1561 г. продолжало оставаться весьма значительным. В Дворовой тетради наиболее заметные из них фигурировали как «нововыезжие»: Михаил Черноморский, Кузьма Есипов, Василий Зюзин, князь Михаил Свирский, Михаил и Петр Львовы. К ним стоит добавить А. С. Лашинского (Лашицкого), который позднее в рязанской писцовой книге был назван «литвином»[574]. Стоит отметить, что он был женат на дочери Михаила Дрожжина и, возможно, сам принадлежал ранее к «литве дворовой».

Обстоятельства их появления в Москве могли существенно отличаться. Некоторые могли оказаться здесь вместе с князем Дмитрием Вишневецким, другие могли быть индивидуальными «искателями приключений», как известный в литературе Иван Пересветов, или совершить побег после конфликтов различного рода со своим окружением.

В принципе комплекс этих причин равнозначно действовал для обеих: московской и литовской сторон. Общее количество переходов резко возрастало во время вооруженных конфликтов, а также на пиках внутриполитической борьбы, особенно в случае с Московским государством, где массовые побеги служилых людей произошли в начале регентства Елены Глинской, а затем в годы террора Ивана Грозного[575].

Не исключено, что значительное количество «москвитинов», в том числе «новоприбывших», фиксируемое в материалах Литовской Метрики первого десятилетия XVI в., также было отражением подобного явления. Анализ новгородских писцовых книг показывает, что некоторые местные дети боярские, воспользовавшись смертью Ивана III, оставили здесь свои поместья[576]. Некоторые из них перешли на удельную службу. Росту внутриполитической напряженности должно было способствовать и катастрофическое поражение московской рати под Казанью. Состояние источников, к сожалению, не позволяет проследить более детально общую динамику этого процесса и определить побудительные причины для смены подданства служилыми людьми по обе стороны границы.