Слуга чародея

Я неловко взмахнул руками. Крысюк через плечо одарил меня возмущенно-снисходительным взглядом: «Ухожу-ухожу! И незачем так орать!» — отломил от булочки здоровенный кусман «на дорожку» и не спеша направился прочь.

— Успокойтесь, хозяин! Он ушел, — попробовал подать голос.

— Аа-а-а-а! — продолжал по инерции вопить маг. — Что это такое? Где кот?

А действительно, где?

— Мне плевать, куда он делся! — продолжал разоряться хозяин. — Мы для чего его держим? Чтобы мышей ловил! Живо отыщи его! Одна нога здесь — другая там! А то самого заставлю крыс гонять!

Я невольно поежился, вспоминая свой недавний опыт по изгнанию вредоносных существ. Да-да, тот самый первый, и единственный, мой опыт изгнания агрессивно настроенного утоплика с мельницы. Если помните, Самый великий маг всех времен и народов тогда счел ниже своего достоинства заниматься подобными мелкими делами и благополучно свалил его на вашего — и своего — покорного слугу. Правда, предварительно он снабдил меня нужным заклинанием, и я был почти совершенно уверен, что все сделал правильно, но вот эффект… Нет, утоплик действительно убрался с мельницы, но попутно собирался «прихватить» с собой и всех мельничных чертей, а когда я ему этого не позволил, поднял и увел с собой всех покойников с местного кладбища. Можете себе представить толпу скелетов и трупов разной степени разложения, которые белым днем, строем, только что не с песнями промаршировали через все село и удалились куда-то в поля! Со мной тогда селяне до-олго здоровались исключительно на почтительном расстоянии и не побили камнями по одной простой причине — я бегаю быстрее. Но с тех пор повторять подобные опыты — ни-ни! Крысы-то, может, и уйдут, но вот кого мое заклинание «прихватит» с собой в городе? Предсказать побочные эффекты местного масштаба я не берусь. А это значит, что нужно сначала пойти традиционным путем — то есть отыскать кота и сделать ему отеческое внушение, заставив заниматься своими прямыми обязанностями.

С этой мыслью я и направился в королевский парк.

Было еще утро, поднялись только слуги, а господа почти все еще изволили нежиться в постелях. Во всяком случае, сейчас на дорожках и аллеях не виднелось ни души. Перебирая в уме различные варианты начала «воспитательной беседы», я не спеша брел по одной из дорожек, когда увидел впереди знакомый рыжий силуэт. Кот направлялся как раз мне навстречу, тащил в пасти что-то большое, белое.

— Кис-кис-кис! — стараясь, чтобы мой голос звучал невинно и ласково, позвал я.

Рыжий котяра подошел и положил к моим ногам… кролика! Толстого кролика с черным носом, хвостиком и ушками, профессионально убитого укусом в горло. Освободившись от ноши, кот сел, обвил хвостом лапы и гордо выпятил грудь: «Хвали меня, любимого!»

— Ты что это притащил? — поинтересовался я, поднимая охотничий трофей за задние лапки.

— М-мф! — ответил кот. Дескать, это кролик, не видишь, что ли?

— Откуда ты его взял?

— Ум-м-м, — произнес кот. Дескать, не волнуйся, хозяин, там еще есть!

— Да ты хоть понимаешь, что натворил, пришелец? И что с нами сделают, если узнают? — Я воровато оглянулся по сторонам.

Кот только философски шевельнул хвостом. Поняв, что спорить с рыжим нахалом бесполезно, быстро содрал с себя куртку и осторожно, чтобы не запачкаться кровью, завернул в нее кроличью тушку. После чего, махнув рукой котище, направился обратно.

Обогнул угол дворца — и сразу понял, что не только мне приспичило побродить по парку в столь ранний час. Под одним из балконов, раздвинув мощным торсом кусты роз, стоял высоченный герцог Парута и, запрокинув голову, терзал лютню, завывая с полной самоотдачей и не замечая никого и ничего вокруг:

Я вас люблю! Почти что как казарму!
Я вас люблю и думаю о том.
Придется взять свою гвизарму[5]
И бросить мой родимый дом.

Я вас люблю! Нет просто сил моих!
Что там — вы лучше всех, не надо мне других!
И этот плац сегодня вам я посвящаю,
И этот рвущийся наружу стих.

Я вас люблю! Куда теперь деваться!
Иль на войну какую записаться?
Я в это чувство влип со всех сторон.
О, дайте мне собой полюбоваться,
Поднявшись на минуту (лучше бы — на часик!) на балкон.

Голос у герцога был отличный — громкий. Таким голосом хорошо командовать на плацу: «Напр-раво, кру-гом! Шагом марш!» Или во время боя: «Мечи наголо! Вперед, собакины дети!» Но вот петь им серенады под окнами предмета своей страсти, пожалуй, не стоит. Трудно даже в наше неискушенное время найти ценителя столь оригинального тембра. Да и терзание беззащитной лютни трудно было назвать музыкой — скорее длилась изощренная пытка ни в чем не повинного инструмента, ибо бравый герцог использовал лютню на манер бубна.