Случайностей не бывает

После этого телефоны и переставили в кабинеты начальников метро, там и Тут. Во-первых, потому что метро – это дело серьёзное, и уже тогда у Чёрной ветки был начальник в кабинете и в мундире. Во-вторых, этот телефон у Сталина надо было отобрать, иначе он не был способен говорить и думать о чём-то другом, кроме бессмертия для себя и членов Политбюро. А для членов Политбюро не было кошмара страшнее, чем бессмертный Сталин и они рядом с ним навеки.

С тех пор телефонную линию использовали всего восемь раз. Все восемь раз звонили из Москвы. Один раз начальник московского метро перепутал аппараты, один раз новый начальник не поверил тому, что ему рассказали, один раз мастер менял аппараты и проверил, работает или нет. Оставшиеся пять раз никто из тех, кто знал, о чём речь, вспоминать не хотели.

И вот телефон зазвонил в девятый раз.

– Гоблин лешему в дупло, – ещё раз ругнулся тролль, – ой, простите, Иосиф Грабович.

– Да ничего-ничего, – проговорил явно не расслышавший леший.

Проскрежетал уже третий звонок, а он смотрел на чёрный аппарат, сжимая и разжимая пальцы, не решаясь снять трубку. На четвёртом звонке бросился к телефону, как прыгнул в холодную воду.

– Алло! – торжественно произнёс леший, как научил его предшественник. – Начальник Чёрной ветки тутошнего метро Иосиф Грабович Ракитский у аппарата.

Все собравшиеся в его кабинете постарались придвинуться поближе к столу, на котором стоял телефон. Но расслышать смогли только какое-то бульканье в трубке. Кроме Табачного Духа, который, как бы невзначай, воткнул в корпус телефона как бы случайно вытянувшийся палец.

– Не может быть, – сказал леший деревянным голосом и побледнел настолько, насколько вообще лешие способны бледнеть.

* * *

По всей Москве происходило что-то странное.

Сотни, тысячи, десятки тысяч человек вдруг почувствовали, что мир стал как-то тесен. Что их словно сжимает. Нет, стены вокруг них не сдвинулись. Но так, наверное, могло бы чувствовать себя варёное яйцо, сжимаемое в намыленной руке, если бы оно могло что-то чувствовать. Или зубная паста, выдавливаемая из тюбика. Десятки тысяч человек вдруг почувствовали, что должны пойти к метро. Если бы кого-то из них остановили и спросили: «Зачем?», никто бы не смог объяснить. Их просто выдавливало из этого мира в сторону ближайшей станции метро, как пасту выдавливает из тюбика. Но кто же в Москве останавливает мирно идущего человека и спрашивает: «Куда ты идёшь?», даже если глаза этого человека видят то, чего здесь нет.

Они заходили на ближайшую станцию, и, как железные опилки к магниту, тянулись на красную ветку. Движение по Сокольнической было закрыто, они, не торопясь, перелезали через турникеты, отодвигали в сторону заборчики, закрывающие переходы, спускались или поднимались по неподвижным эскалаторам. На служащих метрополитена, кричавших: «Стой, куда, там закрыто!», не обращали внимания. Их пытались остановить дежурные полицейские, но удержать за руки и даже приковать наручниками один полицейский мог одного-двух, а шли тысячи.

Скоро все перроны всех станций красной ветки были заполнены публикой, стоящей молча и неподвижно. К ним, конечно, подходили, спрашивали, дёргали за руки, пытались увести, но ничего не получалось. Можно было вдвоём-втроём утащить одного человека, но стоило его оставить в покое, как он направлялся обратно. Он возвращался, вставал на своё место, которое никто не занимал, пока его не было, и молча стоял, как обычно стоят пассажиры, ожидающие поезда.

Была одна особенность. Обычно пассажиры равномерно распределены по сторонам платформы. На красной ветке все стояли лицом в одну сторону. Как будто ждали поезда, который отвезёт их в сторону Красносельской.

Когда стало ясно, что, возможно, придётся закрыть не станцию, не ветку, а всё московское метро, потому что никто не мог сказать, что происходит, и чем это может кончиться, начальник метрополитена вспомнил, что говорил ему предыдущий начальник, когда передавал дела.

Точнее, когда уже передал все дела, и поздно вечером они сидели в кабинете, на двери которого ещё не сменили табличку, и пили коньяк, сняв галстуки и пиджаки. Вроде бы прежний начальник мог уже расправить плечи: он уходил на пенсию, и груз ответственности за огромный механизм, который обеспечивал жизнь огромного города, только что был переложен на преемника. Но он сидел, ссутулившись, и пил, не закусывая. Наконец решился:

– Знаешь, я тебе не всё ещё рассказал. Только ты выпей ещё.

Новый начальник испугался, что старый сейчас признается, например, в воровстве в огромных масштабах, и надо будет или сдавать его в прокуратуру, а у них столько общих знакомых, или покрывать, но тогда есть риск рано или поздно самому угодить за решётку. Но старый начальник его успокоил: никакого криминала. И всё ещё не мог начать рассказ.