Случайно

Она проводит пальцами по своей надбровной дуге. Глаза вписываются в них идеально, ведь они, глаза и глазная впадина, были созданы друг для друга. Как в той пьесе, где одному мужчине вырвали глаза, — другие актеры посадили его спиной к залу, чтобы зрители не видели, что они делают, а когда стул развернули обратно, он сидел, накрыв глаза ладонями, а потом отнял их, и его руки были сплошь в какой-то красной гадости, и глаза тоже. Просто бред. Это был джем, что — то такое. И сотворили это с ним собственные дочери, или сыновья. Трагедию написал Майкл. Вообще-то это очень хорошая пьеса. Ну да, точно — ведь в театре поднимают занавес, и ты понимаешь, вот оно, начало, раз занавес уже подняли. Но когда гаснет свет, публика утихает и начинают поднимать занавес, то — если сидишь близко к сцене — к воздуху примешивается посторонний запах, в котором словно движутся частицы пыли и чего-то еще. Как в той пьесе, тоже трагедии, на которую ее потащили мать с Майклом, полная клиника, про женщину, которая сходит с ума и убивает своих детей, двух мальчиков, но сначала посылает их — совсем несмышленышей — в зал, они спускаются со сцены и проходят мимо зрителей; мать дала им отравленную одежду, подарок для царевны, на которой собрался жениться их отец, бросив ее, и они идут в этот дом, или дворец, в общем, покидают зал, и на сцене ничего не происходит, да, собственно, вообще нигде не происходит, кроме как в этой истории да в вашей голове, и хотя прекрасно это понимаешь, хотя знаешь, что это просто пьеса, но все-таки где-то за стеной неподалеку бедная царевна примеряет отравленную одежду и умирает в страшных муках. Ее глаза горят в глазницах, и она мечется в ужасе, как люди в метро, где террористы что-то там распылили. У нее горят легкие…

Астрид зевает. Есть хочется.

Если честно — она умирает с голоду.

Время запредельное, до завтрака еще сто лет, даже если бы она и захотела перекусить в этой антисанитарной обстановке.

Можно бы лечь поспать. Но, как назло, даже обидно — она сейчас как огурчик. На улице уже совсем светло. Видимость — почти до горизонта. Одно «но»: смотреть тут не на что; деревья, луга и т. д. и т. п.

На часах отстойного радио 5.16 утра.

Спать не хочется.

Можно встать и пойти поснимать место погрома. Она обязательно сегодня это сделает. Пойдет попозже в ресторан и спросит у индийца разрешения. А может, просто снимет без спросу, а то вдруг откажет. Зато, если она пойдет сейчас, там точно никого не будет, полная свобода. А если кто и окажется на месте в такую рань (конечно, там не будет ни души, она одна не спит во всей округе, но мало ли что, — допустим, кто-то будет), то скажет: глядите, какая-то девчушка балуется с видеокамерой! Может, этот кто-то заметит, что это одна из последних моделей, — если, конечно, он что-то в этом понимает. Если ее спросят, то она расскажет, что приехала на лето (это правда) снимать пейзажи (тоже правда) или материал для школьного проекта (правдоподобно) о различных зданиях и их использовании (неплохо придумано!). А потом, когда она вернется домой, окажется, что на ее камере запечатлено ключевое свидетельство, и на каком-то этапе расследования погрома кто-то из властей вспомнит: стойте, там же ходила девочка лет двенадцати с камерой, — может, она случайно сняла что-то дико важное для следствия, и они придут к ним, в этот дом; но что, если они не останутся на все лето, а будут уже дома, ведь некоторые расследования тянутся бог знает сколько; ну тогда власти узнают их адрес по компьютеру, набрав имя Майкла или расспросив владельцев этого отстойного дома, и тогда благодаря ей всё наконец встанет на свои места и полиция выяснит, кто же устроил погром в «Дворце карри».

Уникальное место. Мама постоянно твердит об этом, каждый вечер. Однако, несмотря на его уникальность, других приезжих здесь, похоже, не много; может, потому что сейчас вообще-то неотпускное время. Местные так и глазеют, даже когда Астрид ничего особенного не делает, просто гуляет. Даже когда она ничего не снимает. Но погода класс. И здорово, что ей не надо ходить в школу. Солнце появляется почти на всех записях рассветов. Это и называется — отличное лето. Давно, еще до ее рождения, климат был лучше, судя по рассказам, прекрасная погода стояла с мая по октябрь. Давно — это в прошлом веке. Пожалуй, из всех живущих сейчас в этом доме — мамы, Магнуса, ее самой и Майкла — ей удастся прожить в новом веке дольше всех. Все, кроме нее, принадлежат скорее прошлому веку. Но и большая часть ее жизни — пока — прошла в том столетии; в процентом соотношении она прожила в новом 25 % своей жизни (если считать с 2001 года до середины этого года, как раз пошел июль). Итак, она на 25 % новая, на 75 % старая. Магнус прожил в новом веке три года из своих семнадцати, что равняется… Астрид считает. Магнус на 17 % новый, на 83 % старый.

Мама и Майкл соответственно в гораздо меньшей степени принадлежат новому столетию и в гораздо большей — старому. Точнее она подсчитает потом. Сейчас ей не до того.