Случай в Мисчиф-Крик

"Тебе легко говорить", -- подумал Измаил, которого безжалостно, до крови, выпороли два года назад за гораздо более невинный контакт с белой женщиной.

-- Никто нас не видит и не выследит. -- Женщина, казалось, читала его мысли. -- К тому же я просто хотела задать тебе несколько вопросов, библейский Измаил Сассамон. -- Первый: ты знаешь, что тебя зовут вовсе не Измаил Сассамон? Не знаешь, -- отметила она, поскольку он не только не ответил, но и вообще на его темном грубо отесанном лице не дрогнул ни один мускул. -- А из какого ты племени -- знаешь? Ответь.

-- Пасамакоды.

Посредине дровяного сарая, окруженный щепками и стружками, стоял большой пень для рубки дров. Файт Кларк наклонилась и положила на него несколько предметов. Измаил Сассамон вздрогнул. Внутренне.

Ожерелье из белых и пурпурных раковин. Три связанных вместе орлиных пера. И покомокон -- ребристую палицу из твердого дерева.

-- Любопытная, -- продолжала женщина, внимательно глядя на него, -- и в то же время печальная игра судьбы, что именно ты прислуживаешь в качестве гончего пса потомку проститутки из Ист-Энда и проповедника-баптиста, которых вытащили из тюрьмы в Ньюгейте, силой затолкали на корабль и выслали в Новый Свет. Ибо ты не пассамокуд и зовут тебя не Измаил.

Индеец и теперь не показал и виду.

-- Ты не пассамокод, и зовут тебя не Измаил, -- певуче повторила Файт Кларк. -- Ты из рода Лосей, из племени вампаноагов, а зовут тебя Покумутук, сын Вагунсы, который был сыном Нинигрета. Та, которую ты считаешь матерью, скрыла твое истинное имя и происхождение, утаила их, чтобы никто не узнал, что ты дитя самой Меномини, сестры Метакомета, великого сахема вампаноагов. Да-да, того самого, которого дженгизы* (* так индейцы называли всех бледнолицых.) называли Королем Филиппом, предводителем большого восстания в тысяча шестьсот семьдесят пятом. Того, чье имя до сих пор вызывает у дженгизов ужас и ассоциируется с кровью и пожарищами.

Эйя эй эй, эйя эй, Эйя эй, хо охо эй, Ате, хэйя ло, Атэ, хэйя ло...

Он даже не уловил того момента, когда начал покачиваться сам и тихо вторить ей.

-- Трепещите, дженгизы! Идут вампаноаги, идут наррагансеки, идут нашуи, идут воины нимпуков и пекуотов. Месть! Мы прольем вашу кровь, дженгизы, утопим вас в море, из-за которого вы пришли, чтобы красть наши землю, убивать и заражать болезнями. Месть! Хороший белый -- мертвый белый! Ты помнишь, Покумтук, сын Вагунсы? Тебе было всего шесть лет, но ты должен помнить! Как лилась кровь дженгизов под ножами и томагавками воинов, как они убегали в панике, как пылали их селения! Ты должен помнить, как огонь взвивался над крышами домов Сванзи, Таутона, Миддлфрантика, как горели Брукфилд, Хедли, Тортфилд, Дирфилд, Мидлфилд и Врентам...

Эйя эй эй, эйя эй, Аке-де, ате ло, Айя-ку, эйя хо, Ате эйя хо...

-- Пылали, -- продолжала женщина, говорившая теперь на языке, который Измаил уже начинал, хоть и с трудом, понимать, -- не только их дома. Огонь пожирал их мерзкие английские названия. Перекрашенные дженгизами местности очищались огнем, возрождались, вновь становились тем, чем были: Опеханкануг, Нонатум, Натик, Киски-мин, Покопопук, Вапанге, Массапекуа, Муттамуссимсак, Тавакони, Лаповинза...

Эйя эй эй, эйя эй, Эця эй, ате ло, Ате, эейе ло, Ате, эйя хо...

Однако быстро развеялись надежды, победа обернулась поражением, а поражение -- бойней. Великого сахема Метакомета, именуемого "Королем Филиппом", предательски убил подкупленный дженгизами регент. Твоего отца, Вагунсу, раненного, дженгизы закололи шпагами на Великих Болотах Окифеноки. Твоей настоящей матери, Меномини, дочери Киниквы, раздробили голову прикладом мушкета. Возьми вампум. Возьми покомокон. Возьми и это.

Измаил Сассамон-Покомтук увидел на пне томагавк. И нож, прекрасный, длинный, острый стальной нож, какими когда-то торговали голландцы под Олбани.

-- Хороший дженгиз, -- сказала женщина, -- мертвый дженгиз.

Эйя эй, эйя эй, Ате, эейе ло, Эйя эй, ате хо...

Измаил Сассамон, продолжая плясать, расстегнул и сбросил кафтан. "Шенектади, -- лихорадочно думал он, -- никакая не Олбани. Не Уорчестер, а Квисингамон, не Бельмонт, Линн и Арлингтон, а Пекуосет, Саугус и Менотоми. И Шавмут, а не Бостон. К черту Бостон!"

Он разорвал и скинул с себя рубаху. К черту рубаху! К черту ботинки! К черту брюки и шапку!

Ате, хойя ло, Эйя, эйя эй...

Измаил Сассамон возрождался и очищался, освобождаясь от имен и названий.

Адам Стаутон заслонил глаза ладонью, его на мгновение ослепило солнце. И этого мгновения хватило, чтобы Аннабел Прентисс, черноволосая красавица, за которой он следил, растаяла.

Просто так вот -- растаяла.