Случай Портного

Она вообразила, что я призван вытащить ее из бездны безнравственности, легкомыслия, похоти и порочности. Это я-то? Когда я всю жизнь мечтал окунуться туда поглубже! Как я могу ее избавить от того, к чему сам стремился? Она, между прочим, помалкивает о том, что первая предложила пригласить к нам в постель еще какую-нибудь бабу! Ей-богу! С самого начала она только об этом и говорила! Нет, я вовсе не снимаю с себя ответственности за то, что случилось, но мне хочется прояснить один важный момент — эта истеричка, эта бешеная нимфоманка никак не может именоваться жертвой моих порочных наклонностей. Это совершенная ерунда! Конечно, сегодня, когда ей уже тридцать лет, когда она захотела выйти замуж, завести детей, приобрести респектабельность и жить в собственном домике, тем более, что звездный час ее финансовой карьеры уже на излете, почему бы не заговорить о том, что она всю жизнь подвергалась эксплуатации? Впрочем, может, она и права. Но я-то тут ни при чем! Как я могу быть виноват в том, что ей тридцать лет и она не замужем? Я, что ли, отыскал ее в шахтах Западной Виргинии и взял на свое попечение? Может быть, я затащил к нам в постель публичную девку? В том-то и дело! Все было совсем не так — Манки сама высунулась из машины, которую мы взяли напрокат, и сняла эту девку. Она окликнула ее по-итальянски и сразу предложила деньги, а я сидел за рулем и был готов немедленно сорваться с места, и все время повторял про себя: «Нет, нет, нет!», но эта девка все равно влезла к нам на заднее сиденье.

Потаскуха оказалась довольно симпатичная, маленькая, чуть полноватая девчонка, страшно молоденькая, с миленьким личиком и огромными титьками, которые мы и приметили, проезжая по Виа-Венетто мимо выставки живого товара. Мы постарались незаметно провести ее к нам в номер. Ее звали Лина, она тут же сбросила платье и осталась в какой-то загадочной конструкции, из которой сверху выглядывали титьки, а снизу — аппетитные ляжки. Я совершенно обалдел от этого театрального жеста, но еще больше оттого, что мы все же отважились на то, к чему столько времени подначивали друг друга.

Манки тут же вышла из ванной в короткой шелковой ночнушке кремового цвета, от одного вида которой у меня встает член. Мне пришлось тоже раздеться. Все складывалось довольно занятно: Лина не знает английского, и мы с Манки можем переговариваться и ее обсуждать, а я — итальянского, потому они с Линой могут шептаться сколько угодно и сколько угодно интриговать против меня. Лина что-то сказала.

— Она говорит, что у тебя здоровенный член, — перевела Манки.

— Могу поспорить, что она это всем говорит, — хмыкнул я.

Они стояли передо мной в одном белье и чего-то выжидали, а у меня сердце было готово выпрыгнуть из груди. «Сразу с двумя! Обалдеть можно!» Но я тоже выжидал; видите — я пытался говорить «нет» до последнего мгновения, пока не махнул рукой: «Эх, была не была!»

— Она спрашивает, что бы синьор хотел для начала? — перевела Манки.

— Скажи: синьор хочет, чтобы все начиналось с самого начала, — беззаботно ответил я.

Очень остроумно, но от этого ничего не произошло, мы все так и остались в оцепенении, не зная, что делать. Манки первая отважилась приблизиться к Лине и потрогать ее между ног. (О, Манки, кому это надо? Ты одна можешь исполнить все мои мыслимые и немыслимые желания. Что я буду с двумя делать? У меня же не два конца!) Мы уже давно проговорили все дебютные варианты в наших совместных фантазиях, но когда я увидел, что пальчик Манки забирается итальянке во влагалище, меня чуть удар не хватил.

То, что произошло со мной дальше, человеческий язык описать не в силах. Я вам, старина, скажу одно: мне пришлось изрядно попотеть, чтобы везде поспевать. «Сначала ты сверху», «Теперь я сверху», «Потом мы все сверху», — и все это продолжалось бог знает сколько времени, пока я не кончил в третий раз. В кого я последний раз спустил — никто не знает, в какую-то сильнопахнущую кучу из двух мокрых дырок, жестких итальянских завитков, атласных американских ягодиц и заляпанных простыней. Потом я пошел в сортир и выблевал весь обед вместе с кишками. Вот бы мамочка порадовалась!

Когда я вернулся, Манки с Линой спали в обнимку. Сопли, вопли и упреки начались, когда мы остались одни: как я смел заставлять ее заниматься такими гнусностями?

— Заставлять? А разве не ты первая сунула ей в пизду палец? Разве не ты с ней в губки целовалась?

— Ну и что? Мало ли что я делаю! Захотела и целовалась! Это не твое дело! Это не значит, что мне нравилось это делать! — А потом она обвинила меня в том, что я мало внимания уделял Линиными грудям: — Ты всю жизнь твердил про титьки. Титьки, титьки, титьки! У всех настоящие, а у меня ерунда! Ну вот, нашли тебе настоящие огромные титьки — и что? Что ты с ними сделал? Ни хрена!

— Обожди, да ты же сама набросилась… Мне их просто не досталось!

— Что? Ты хочешь сказать, что я — лесбиянка? Не смей называть меня лесбиянкой! Ты не имеешь права меня так называть, потому что ты меня сделал такой!

— Да, ей-богу, никто тебя никак не называет.