Сливовое дерево

Такая расточительность расстраивала мутти[1] — ее звали Роза, — которая уже десять лет работала у Бауэрманов полный день. Выходные платья предназначались для посещения церкви, негоже надевать их для мытья посуды, стирки белья и чистки серебра. Но Кристина поступала по-своему и не обращала внимания на то, каким строгим взглядом провожала ее мутти, когда она входила в выложенную бежевой плиткой кухню Бауэрманов. Иногда Кристина одалживала платье для работы у своей лучшей подруги Кати, обещая вернуть его незамаранным. Перед тем как отправиться на работу, она всегда тщательно расчесывала белокурые волосы, заплетала их и укладывала «корзинкой». Но когда утром Исаак неожиданно появился на пороге, ее волосы были небрежно собраны в косу, закинутую за спину.

К ее облегчению, сам Исаак был в коричневых рабочих брюках на помочах и синей фланелевой рубашке, в которых он стриг траву или рубил дрова, а не в отутюженных черных брюках, белой рубашке и темно-синем жилете, в которых ходил в университет. Бауэрманы были состоятельны и нужды не знали, но отец приучал детей к труду. Исаак и его младшая сестра Габриелла несли постоянные обязанности по дому.

— Представляю, что бы сказали твои родители, — проговорила Кристина, не отрывая взгляда от красной ленты тропы.

Постепенно лес стал редеть, вековые дубы и буки сменились нескладными молодыми деревцами, и путники вышли из темноты леса к расположенному высоко на холме яблоневому саду. Шесть белых овец, пасшихся на полянке, при внезапном появлении людей дружно подняли свои кучерявые головы. Кристина остановилась и жестом велела своему спутнику замереть на месте. Овцы посмотрели на них и продолжили щипать траву. Довольная тем, что они не спугнули животных, девушка опустила руку и двинулась было дальше, но Исаак ухватил ее за запястье и потянул назад.

Рослый, около ста восьмидесяти пяти сантиметров, с широкими плечами и мускулистыми руками, худенькой и невысокой Кристине он казался великаном. Они очутились лицом к лицу, и, заглянув в его сияющие карие глаза, девушка почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. Она знала наизусть каждую черту его лица, любовалась его волевым подбородком, волной темных волос, спадавших на лоб, гладкой загорелой кожей могучей шеи.

— Откуда ты знаешь, что думают мои родители? — широко улыбнулся Исаак. — Разве вы с моей мамой беседовали за кофе с пирогом?

— Nein![2] — рассмеялась Кристина. — Твоя мама не приглашала меня на кофе.

Мать Исаака, Нина, была женщиной честной и щедрой и время от времени присылала семье Кристины гостинцы: линцеторт, апфельштрудель[3] или пфл'aуменкухен[4]. Поначалу мутти пыталась отказываться от подарков Нины, но та только качала головой и настаивала, говоря, что ей приятно помочь нуждающимся. Бауэрманы пили настоящий кофе, не эрзац-кофе[5] и не цикорий, и мама Исаака иногда передавала с Кристиной фунт обжаренных зерен для ее родных. Но распивать с прислугой кофе из своего лучшего фарфорового сервиза было не в правилах Нины Бауэрман.

— Mutti сказала, что между вами с Луизой все уже решено, — произнесла Кристина, смущенная тем, как крепко его широкая теплая ладонь держит ее руку. Она высвободилась и с бешено колотящимся сердцем пошла дальше.

— Ничего не решено, — ответил Исаак, следуя за ней. — Мне все равно, что думают люди. К тому же разве ты не знаешь: Луиза уезжает в Сорбонну.

— Но она ведь вернется? И Mutti рассказала мне, что фрау Бауэрман всегда говорит: «Достань сегодня лучшее столовое серебро, Роза. На обед придут Луиза и ее семья». На прошлой неделе она велела: «Сегодня день рождения Луизы, купи лучшую селедку, чтобы приготовить ее любимое блюдо — Matjesheringe in Rahmsosse[6]. И проследи, чтобы за кофе Исаак и Луиза сидели рядом».

— Только потому, что наши семьи дружат. Наши матери выросли вместе.

— Твои родители надеются…

— Мама знает, что я об этом думаю. И Луиза тоже.

— А отец?

— Он не вмешивается. Родители отца возражали против их с мамой брака, потому что она не исповедовала иудейскую веру. Но он не послушался их и женился. Так что и меня принуждать не станет.

— И что же ты? — продолжила Кристина, пряча руки в карманы пальто.

— А я наслаждаюсь прогулкой в прекрасный день с красивой девушкой, — ответил Исаак. — Что в этом плохого?

От его слов по телу Кристины пробежал сладкий трепет. Она отвернулась и устремилась вниз по холму, мимо последнего ряда яблонь с перекрученными стволами к деревянной скамье, чьи толстые ножки вонзались глубоко в грунт крутого склона холма. Кристина обернула полы пальто вокруг ног и села, надеясь, что Исаак не заметит, как дрожат ее руки и коленки. Юноша опустился рядом, опершись локтями на низкую спинку и вытянув ноги.