Слишком поздно

И вот я нерешительно ступаю по газону. Хочется вернуться в парк, на ту скамейку, прижаться к Картеру. Хочется вновь пережить те же чувства и – пусть мне будет стыдно – узнать, каково это, когда тебя целуют с уважением.

И вдруг меня охватывает невероятное чувство вины. Ведь Эйса правда мне верен. Мы с братом живем за его счет, и, хотя на благополучие Стивена Эйсе плевать, он щедр просто из любви ко мне. Он знает, как я хочу счастья для брата. Еще никто для меня так много не делал.

Закинув рюкзак с домашкой в машину, я вхожу в дом. Нигде не задерживаюсь, иду прямиком в кухню. От еженощного ритуала решаю не отступать: прихвачу поесть и попить к себе. Буду сидеть в спальне одна, постараюсь уснуть под громкие звуки музыки, ржача и порой приглушенные стоны. Усну в надежде, что Эйса даст мне поспать хотя бы четыре часа.

Ставлю таймер на микроволновке и насыпаю в кружку льда из морозильной камеры. Потом уже лезу в холодильник, и тут мое внимание привлекает надпись на маркерной доске. Почерк знакомый. У меня аж перехватывает дыхание.

Тревоги текут с ее губ как случайный набор слов, бегущий по кончикам пальцев. Пытаюсь поймать их в кулак, уловить все до единой.

Эти слова, оставленные у всех на виду, предназначены лишь для меня. Ясно же, что Картер сыграл нечестно. Думал, прежде чем написать. Я улыбаюсь, мысленно пеняя ему: «Жулик».

Стираю слова, предварительно затвердив их. Потом беру маркер и пишу…

Глава восемнадцатая Эйса

Руки вспотели. Кондиционер вновь сломался, и наружу не выйдешь, там слишком жарко. Я провожу ладонью по подлокотнику кожаного дивана. На обивке остается мокрый след.

Интересно, откуда берется пот?

А кожа откуда?

Мама говорила, что кожу делают из коров, но она лгунья, и я ей не верю. Как это кожа – из коров? Я же гладил их, они немного пушистые. Больше похоже, что кожу делают из динозавров.

Наверняка так и есть. Не понимаю, зачем мама мне врет? Отцу она тоже врет. У нее из-за этого постоянно неприятности.

Отец напоминает: не доверяй шлюхам. Я не знаю, что такое «шлюхи», но отец их ненавидит.

Когда он сильно злится на маму, то зовет ее шлюхой. Может быть, это другое название вруньи?

Жаль, что мама шлюха. Вот бы она больше не врала и не попадала так часто в неприятности. Мне не нравится, когда у нее неприятности.

Правда, отец говорит, что мне полезно смотреть. Если я хочу стать мужиком, то надо видеть, как баба плачет. От бабьих слез мужик слабеет, но если часто видеть их в детстве, то меньше будешь верить им, когда вырастешь. Отец поколачивает маму за то, что она шлюха, и заставляет меня смотреть. Так я запомню, что все шлюхи плачут, и когда вырасту, меня на слезы будет не взять.

«Никому не доверяй, Эйса, – говорит отец. – Особенно шлюхам».

Я перетягиваю плечо ремнем и похлопываю по венам. Теперь-то мне известно, что кожу делают не из динозавров.

Ну, хоть в этом мать не врала.

Я плохо помню, как они с отцом в ту ночь подрались. Крикам из родительской спальни я не удивился, потому что и так слышал их каждый день. А вот тишина насторожила. Еще никогда в доме не было так тихо. Помню, как лежал в кровати и слушал собственное дыхание. С тех пор я ненавижу тишину.

Потом еще несколько дней никто не знал, как отец поступил с матерью. Ее тело нашли завернутым в окровавленную простыню, прикопанным под домом. Я выскользнул наружу и видел, как ее достают.

Отца копы арестовали, а меня отправили к тетке. Я сбежал от нее в четырнадцать лет.

Я знаю, что отец сидит где-то в тюрьме, но ни разу его не навестил. После той ночи я о нем даже не слышал.

Думаю, мужикам, что женятся на шлюхах, доверять тоже нельзя.

Я слегка прижимаю иглу к руке, а когда она пронзает кожу, не спешу, растягиваю удовольствие. Укол – самое начало, моя любимая часть.