Слишком поздно

Иногда мама Брэйди кладет в контейнер с едой записочки. Он читает их для нас вслух и смеется, думает, что записки тупые. Я не смеюсь, по-моему, они не тупые.

Одну записку я нашел в мусорной корзине, достал и прочел. В ней было сказано: «Дорогой Брэйди! Я тебя люблю! Удачки в школе!»

Я надорвал листочек сверху, чтобы убрать с него имя Брэйди. Как будто это записка для меня, от моей мамы. Я иногда читал ее, перечитывал. Но это было давно, и я ту записку потерял. Вот почему хотел пойти в школу сегодня: если бы мама Брэйди положила ему в контейнер с едой еще записку, я бы украл ее и перечитывал, воображая, будто она для меня, от моей мамы.

Вот бы кто-нибудь говорил мне то же самое: «Я люблю тебя!»

Ни от кого еще такого не слышал.

Голова кружится. Она словно парит под потолком, и я смотрю на себя в ванне сверху вниз. Может, мама поэтому любит желтенькие таблетки? За то, что чувствует, как будто важные части ее тела парят вверху, где их никто не достанет?

Я летаю и шепчу с закрытыми глазами в пустоту: «Я люблю тебя». Когда-нибудь я встречу кого-нибудь и так понравлюсь этому человеку, что он скажет мне эти слова. Это будет девочка. Красивая девочка, которую отец не примет за шлюху.

Будет здорово. Может, она полюбит меня так, что испечет мне кокосовый торт. Обожаю кокосовый торт.

И если я правда встречу девочку, которая скажет, что любит меня, и будет печь мне кокосовые торты, то я ее никому не отдам. Не брошу, как Брэйди бросает записки от мамы в мусор.

Я ее никогда не отпущу, не дам меня бросить. Сделаю так, что она каждый день станет признаваться мне в любви.

«Я люблю тебя, Эйса, – будет говорить она. – Ни за что тебя не брошу».

Наши дни

Прежде я никого не убивал. Тип, который попытался взять чужое и получивший за это пулю, стал первым.

Я еще не разобрался, что чувствую.

Стoит, наверное, беспокоиться, ведь убийство влечет за собой последствия. А еще злиться – потому что едва я кончил того типа и притащил Слоун вниз, как остальные гондоны сразу расклеились.

Ссут, наверное, что их я тоже кончу.

Я слегка тревожусь из-за последствий. Обычно, если кого-то пристрелят, то вызывают полицию, и копы наверняка уже мчатся сюда. А все проклятый любопытный сосед.

Речь о настоящих копах, не об этом позорище, которое сидит прямо сейчас передо мной.

Жаль, что все пошло не по плану. Я пристрелил одного типа в целях самозащиты, а остальные забыли к херам про работу и сдристнули? Значит, Джона, Кевина и Далтона больше не стерегут, и один из них точно сейчас придет ломиться в эту дверь. Захочет знать, какого хера я их так подставил.

С выбором у меня не богато, да и вообще, мне кажется, единственный выход – пристрелить Люка, пальнув ему прямо в самодовольную рожу, прихватить Слоун и убраться отсюда, пока не поздно. Потом, как только мы снова где-нибудь обоснуемся, подлечим Слоун у психотерапевта. Терапия точно понадобится после такой-то промывки мозгов.

Времени практически нет, а мне бы очень хотелось послушать историю Люка, как он первый раз трахнул Слоун.

Не то чтобы я завелся от этого. Я ж не какой-нибудь извращенец. Мне просто нужно понять, составить картину: что он наговорил ей такого, раз она повелась. Пришлось ли ему ее убалтывать, как мне? Кричала ли она так же, как, бывает, кричит подо мной? В какой позе он ее трахал? Сверху? Или снизу? А может, пристроился сзади?

Все это мне нужно знать, чтобы потом, когда в будущем стану заниматься со Слоун любовью, не повторять за ним ничего, ни слов, ни действий. Не трахать ее в тех же позах, в каких ее трахал он.

Кто-то колотит в дверь, а Люк так и не сказал ни слова.

– Эйса!

Это Далтон.

На его счет я по-прежнему не уверен. С одной стороны, Далтон мне нравится, он кокаин, а кокаин все любят. С другой стороны, кокаин – из тех наркотиков, которые чаще всего подделывают. Какую только хрень за него не выдают! Толкачи на улицах вообще сбывают полуживым наркошам, сидящим на крэке, толченый аспирин.

Так что Далтон, может, и не кокаин. Скорее всего, он какой-нибудь адвил, растолченный и пересыпанный из пузырька в пакетик.

– Эйса, открой дверь! – орет Далтон.

– Куда все делись? – кричу я в ответ. – Чего так тихо?

– Открой, тогда и перетрем!

Я смеюсь и повторяю вопрос:

– Куда все делись, Далтон? Где Джон и Кевин?

– Смотались. Учуяли подставу и слились.

Ну еще бы. Друзья до гроба, мать их. Козлы.

Я смотрю на Слоун. Она сидит в изголовье кровати, подтянув колени к груди. Таращится на меня.

Люк тоже на меня смотрит. Куда бы я ни пошел, где бы ни встал и что бы ни делал, он не сводит с меня, сука, глаз. С самого первого дня, с самой первой встречи, когда его привел Далтон.

Я наклоняюсь к щели между косяком и дверью.

– А ты почему еще здесь, Далтон? Ждешь, пока подмога приедет?

Проходит какое-то время, прежде чем он отвечает:

– Я тут из-за друга. Отпустишь его – и мы уйдем.

Поверить не могу, что повелся. Несколько месяцев эти ебланы жили со мной в одном доме, а сами замышляли меня уничтожить.

Я будто в свое сраное детство вернулся.

Ну, хоть Слоун меня любит.

Хоть она у меня есть.

Я медленно оборачиваюсь к ней.