Слишком много колдунов

Нони почувствовала её настроение и натянула одеяло до подбородка, не сводя с неё взгляда. Нет, она просто испугана, устало подумала госпожа Меффрэ. Она отвернулась и начала передвигать какие-то склянки на столике у стены.

— Вы не понимаете, — выговорила Нони сквозь зарождающиеся где-то в груди всхлипы и рыдания. — Не понимаете.

И вздрогнула снова: госпожа Меффрэ с треском разбила какую-то колбу и, невнятно ругаясь, начала убирать осколки со столика.

— Я-то как раз всё понимаю, — ответила она раздражённо. — А вот ты, похоже, нет. Так я тебе объясню.

Меффрэ смотрела прямо ей в глаза.

— Лучшая клиника этого мира окружает тебя своей заботой. Лучшая. Знаешь, что такое «клиника»? Конечно, знаешь. И если кое-кто не будет глупить и капризничать, то всем будет хорошо и даже прекрасно.

Она закончила свою короткую речь и очень доброжелательно (как ей казалось) уставилась на актрису. Может, быть, именно из-за красоты мисс Горовиц она не сразу заметила, что предполагаемая мать нового мира как-то изменилась — не очень заметно, но принципиально.

— А от… — Нони прокашлялась. — От кого? Ребенок.

Меффрэ осклабилась.

— Не бойся, девочка, — сказала она. — Никакой потной возни.

Она прошла к морозильнику над столом и выдвинула оттуда небольшой сетчатый ящичек, заполненный колбочками.

— Ты уснёшь ненадолго, а проснёшься уже беременной.

— Это… это чьё-то семя? — с отвращением спросила актриса. — Я не смогу…

— Это отличное семя, — твёрдо сказала Меффрэ. — У него много хороших свойств. Будем надеяться, что они передадутся твоим дочерям. Нашим дочерям. Мальчики, как ты понимаешь, абсолютно исключены.

— Я не смогу, — повторяла Нони, закрыв ладонями лицо. — Не смогу. Вы не понимаете.

— Я всё понимаю, и всё ты сможешь, — непреклонно ответила Меффрэ. Так суровая мачеха парирует глупости дуры-падчерицы.

— Меня спасут, — сказала Нони, утирая слёзы. — Жак и его друзья придут и вытащат меня. И вам будет плохо.

— Даже если они сюда доберутся, — произнёс незнакомый мужской голос, — в эту лабораторию им не попасть. Это самое безопасное место в мире, безопаснее, чем ваше предыдущее убежище.

Открылась дверь, и вошел Франциск Прелати, худой пожилой колдун с вытянутым сухим лицом, одетый в зелёный халат лаборанта и длинные гладкие резиновые перчатки

— Безопаснее и просторнее, — заметила Меффрэ. И тут только она осознала, что её муж вошёл без стука, без приглашения и разрешения, то есть дело было серьёзное. Она с тревогой посмотрела на него: так и есть, на его лице было изображено ангельское терпение, как всегда в те моменты, когда он хотел сообщить ей особенно скверную новость. В колбе, которую он нёс осторожно, жидкость была бурой, а на дне шевелились тёмно-коричневые хлопья. Не красноватые, что было бы приемлемо, а густо-тёмно-коричневые.

У Меффрэ ослабли ноги, она опёрлась на столик.

— Сколько? — одними губами спросила она. Франциск поклонился Нони вежливо, затем бесконечно сочувствующим голосом произнёс:

— Шестьдесят. Плюс-минус два-три года.

Меффрэ потрясённо глядела на него, затем медленно перевела взгляд на красавицу, сидевшую на койке. Нони по-прежнему прятала лицо в ладонях.

— Шестьдесят…— выговорила Меффрэ. — Шестьдесят.

Актриса подняла голову. Господи, подумала Меффрэ, как же я сразу не увидела. Глаза. Глаза ведь сразу выдают. Как же я не увидела? Как?

— Шестьдесят три, если точнее, — тихо сказала Нони, разглядывая кисть своей руки, будто видела её в первый раз. — Мне шестьдесят три года, уважаемая… Клотильда.

Посмотрела на Прелати, затем на Меффрэ.

— И, я думаю, это проблема. Поэтому… — она терпеливо улыбнулась. — Поэтому расскажите, что вы тут умеете. В лучшей клинике этого мира.

6

— Это первый и единственный саркофаг, про который мы наверняка знали, кто там лежит, — слегка отрешённо рассказывала Прелати. — К тому же ещё неэвакуированный. Но через полгода мы с Франциском уже отчаялись напасть на след, и Меффрэ решила вернуть нас с Майей в Британию, чтоб потом придумать, как выкрасть его уже у эвакуаторов, если они его найдут. Меффрэ послала за нами автокапсулу, но она поломалась. То, что вы называете чудовищем. Вы его распилили и вытащили нас оттуда. Дальше вы знаете. Всё пошло совсем не так.

Некоторое время царила тишина. Питер, Жак и Аслан молчали, обдумывая рассказ женщины, выдающей себя за горничную. Питер был прав, думал Аслан, чудовища — это действительно транспорт… Случайность? В чём ещё он может быть прав?

— А что стало с этими… старостой и егерем? Которые вас пустили в Лилль.

— Не знаю, — коротко ответила Прелати. Майя быстро подняла на неё взгляд и также быстро опустила глаза.

— И что, — хмуро произнёс Питер через полминуты. — Как теперь жить.

— Допустим, мы вам верим, — сказал Аслан. — Что вы собираетесь делать сейчас?

— Я своё дело сделала, — ответила Прелати. — У неё теперь есть настоящая древняя женщина. Мы ей больше не нужны.

— Что делать-то будете? — повторил Аслан.

— Не знаю, — повторила Прелати. — Пойдём подальше от Парижа, со всеми. Не нравятся мне эти новые порядки.