Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

Иван Щеголихин Слишком доброе сердце Повесть о Михаиле Михайлове

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Он стоял бородой в дверь и, замерев, слушал, как звяк сабель стихал на темных ступенях. «Зачем бренчит, чему нас учит?»

Зачем приходили? «Зачем сердца волнует, мучит?..»

Не думал, что они придут, не ждал. Ходили при Николае Павловиче, теперь Александр Николаевич, асвободитель. Потому они и ушли, а его оставили. Догнать надо и благодарить, он же стоит у порога и негодует.

Свет свечей желтым клином падал из кабинета, мерцала оливковая гладь двери. Затихли шаги, смолкли сабли. Вот как, оказывается, они гремят, почему-то прежде не вслушивался. А как гремят кандалы? Прожил тридцать два года и ни разу не слышал — это в России-то…

Тихо в доме, тихо на улице, спит столица. «Пришли и стали тени ночи на страже у моих дверей». Дома еще дремлют в темени, над плоской Невой туман, в сумраке над Дворцовой площадью крылатый ангел на столпе. Спят Екатерингофский проспект, канал, Аларчин мост, один он не спит в доме Валуевой… Вздохнул, убрал руку с теплой меди, обернулся идти в кабинет, к свечам, и — перехватило дыхание. Дверь в половину Шелгуновых отворена, на пороге мальчик в белой рубашке до полу.

— Класивенькие совдатики.

Тоска сжала его, жалость и боль.

Они оставили тебя с твоей отдельностью, твоей никчемностью, бессловесностью!

«Шетпушпак!..»

Не можешь броситься навстречу мальчику со словами нежности, не можешь броситься за ними следом со словами ненависти…

Они были вежливы и учтивы, если не брать в учет время визита — самую пору снов. Два полковника, полицеймейстер Золотницкий и жандармский штаб-офицер Ракеев. Напористо извиняясь, Золотницкий сказал, что они имеют поручение произвести «маленький обыск». Третьим с ними пришел квартальный, худой, унылый и заспанный господин.

Михайлов, запахнув халат, стоял перед ними в растерянности, прикидывая, какая мера нужна, чтобы потом не корить себя. «Прежде всего камин!» Он подвинул кресло вплотную к жерлу камина и сказал:

— К вашим услугам, господа.

Рябой, с подстриженными усами Ракеев прошел к письменному столу Михайлова, уселся в кресло, спросил, нет ли в столе денег и драгоценных вещей, кои следует выложить отдельно, и, услышав, что ничего такого в столе, как и в других местах, не хранится, начал довольно сноровисто выдвигать ящики и пачками извлекать содержимое — рукописи, письма, корректуру статей.

Михайлов снял очки, и визитеры исчезли. Долго протирал глаза. Зачем они здесь? Как узнали? Или у них другой повод? Какой? Впрочем, хватит и того, что ты прибыл из-за границы.

Он надел очки и снова увидел Ракеева за своим столом. Тот вынимал из конверта письмо, Михайлов узнал голубую бумагу и почерк Людмилы Петровны, с раздражением шагнул к столу, намереваясь сказать: «Как вы смеете!» И остановился под взглядом жандармского.

— Это что-с? — спросил Ракеев.

— Это семейные письма.

Ракеев повертел в руках заграничный паспорт Михайлова.

— Как же вы его не представили? Ведь следовало по приезде тотчас предъявить в канцелярию генерал-губернатора.

Золотницкий вежливо пояснил: они долго искали Михайлова, не зная, где справиться об адресе.

Как понять «долго»? С весны? Или день, два, три? И по какому поводу начали искать? Шпионы их наверняка уведомили, что он был в Лондоне у Герцена и Огарева. Ну и что из того? О большем никакой шпион их знать не может.

Но разве визита к Герцену не достаточно для обыска? Не мог же сотрудник «Современника» воротиться из Лондона с пустыми руками.

По виду их Михайлов скоро понял, что они не знают толком, чего искать. А коли так, надо держаться уверенней, взять тон оскорбленного. Или же высокомерно спокойного — делайте, господа, что хотите, ведь вас даже на дуэль не вызовешь, если и нахамите. Но они держались учтиво, а Золотницкий еще и вставлял французские фразы. После обыска они скажут: «Мы обязаны вас препроводить, господин Михайлов», он оденется и пойдет с ними. Жалкое, рабское положение. Если бы не камин…

Но тебе следует держаться так, будто в камине ничего нет, кроме вороха бумаг для растопки.

— Господа, что вы ищете? Не могу ли я вам помочь?

— Да нет ли у вас каких запрещенных книг? — отозвался полицеймейстер весьма простецки. — Или «Колокола», например? Я уже давненько его не читал. Вы, верно, привезли последние номерки?