— Всё, теперь их не поймаешь, — заметил Ключник, углядев на башкирской кошачьей морде
хищно раскрывшиеся раскосые монголоидные глаза ясного жёлтого цвета.
— А надо? — лениво протянул кот. — Прошагать столько парррсеков, чтобы потом мышей
гонять по чердакам, словно сельпо тузиковое? Я ж интеллект в черепной коробочке ношу, а не
инстинкты несмышлёные.
— А я и без сумнений! — не поведя кольцом в ухе ответствовал по-доброму Ключник.
31
8
— Давайте подсоблю чего, — суетнулся Слипер.
— Ага, и я могу чё-нить настругать-посолить, — присоеденился Мора.
Йош их заслал в огород по салатик, а сам покуда магичил вкусность чайную.
Масявка и Масюська засунули в рот по печенюшке масенькой, но просто страшно как вкусной,
и довольно жмурились на солнышко в мутном окошечке, втягивая носом переполненный запахами
воздух.
Слово за слово, поболтали о пустяках житейских. Вернулись Мора и Слипер с корзинкой.
Нарубили клубней и травок в мелкий винегрет, посолили-поперчили, залили сметанкой
деревенской. Йош с Масявкою разлили чаёк по керамическим кружкам. Сели вразвалочку.
Свинтус морской на коленях у Дримера так и не проснулся. Видел, наверное, свой по-
свинтусовски крепкий сон о морских бушующих ветрах и бурях, о дальнем мореплавательном
походе. И чудился ему во сне том расчудесном винтажного дизайну корабль. А также виделся
совершенно незнакомый вид какого-то пёстрого крылошнобеля, который сидел в прокуренной
каюте и хриплым поставленным голосом кряхтел на иврите:
— Шекели… ш-ш-шекели…
И от голоса этого во сне у морского свинтуса почему-то будоражилась внутренность, и
захватывало дух от смутного узнавания чего-то кошерно родного — но узнавания чего? Свинтус
так и не мог до конца понять, только слегка повизгивал во сне и похрюкивал.
Свинтус и Вантус
Шкындырбало шхуну по всея периметру. Два литовских еврея, Вантус и Свинтус, бороздили
Балтийское море уже который месяц. Они надеялись, что море сие всё ещё таки Балтийское, но
надежды эти стали таять со временем, ускоряя свою необратимую энтропию. Ибо за месяцы
последние не предвиделось им ни разу не то что окончание, но даже хотя бы примерный край
этого самого водоёма, который вообще-то, между нами, литовскими евреями, говоря, был изучен
вдоль и поперёк ещё на родине по зачириканым картам уважаемого картографа Шмуэля
Брандыршмана. А только шхуна их летела, не сбавляя узлов, и так уже набранных по самое то,
срывая края огромных волн, и мелкое водяное крошево не исчезало вокруг них, а становилось всё
плотнее и мокрее с каждым днём. И куда уж зловещее и завихрённее.
А ведь жуть несусветная изошла с лёгкого тумана. Свинтус и Вантус поначалу лишь бросили
пару хмурых взглядов на горизонт, ибо над ними сияла благодать небесная, и солнышко грело, и
вода мирно и спокойно журчала в кильватере. Шаббат, да и только! И Гидрометцентр им сулил
удачу. И попугай зелёно-жёлтый, что был сторгован у таких же пиратов, как и они сами, только
турецко-подданных, сулил им фортёж и прибыль. Едва он проглатывал свой попугаичий завтрак,
как тут же начинал орать:
31
9
— Прррошу пани, гэвэррра, я имею шо сказать за енту тему. И таки рррразве этот поц знает,
где Абррраше во славу тех добрррых фррраеров найти кошерррные пиастры на этом районе?! Я
вас умоляю!
«Добрые фраера» Свинтус и Вантус шикали на него, но Абрахам Грэй Ибн-Хоттаб (так звали
попугая по штемпелю в его птичьем паспорте, хотя Вантус был уверен, что это подделка) тут же
прикидывался ветошью, то есть ветхим и ненадёжным на интеллект пернатым, которое тупо
начинало заезжать пластинку кратким выводом: «Шекели! Шекели!» А что с него было взять,
коли ему уже третья сотня пошла от рождества? Но дело-то не в этом. А в том, что попугай
накликал — но совсем не финансовый подъём в закромах корабельной родины, а невесть откуда
взявшийся тайфун. Да такой, какого не видывали братья наши кошерно-литовские ни в жисть
свою. Как я уже давеча намекнул, всё началось с тумана лёгкого в тот самый день, когда минуло
уж два месяца планетарных от заглавной страницы ихнего похода. И за поход этот нудный во всех
отношениях пока что не встретили джентльмены удачи ни одного подходящего судна, которое
можно было бы грабануть. Потолочное Разумение их от греха отваживало как могло и готовило к
несусветному, но кошерная братия пока об этом даже не догадывалась. И вроде команда у них
была подобрана славная, все как один — запорожцы, москвичёвые да жигулёвские: Штурман,
Лоцман, Боцман и Кацман. Все не добрые ни в жисть хлопцы, готовые на раз шашкой махнуть и
карту тузовую с рукава через портянки на стол выложить, и в шахматы урезонить самого адмирала
литовского Скумбриявичюса. У всех морячков этих бравых за плечами было немало замученных
жизнью душ, которые они сострадательно освободили от этой тяжкой ноши. И если бы пираты