Слева от Африки

– Да езжай ты поездом, – в который раз говорил Сашка, – что это за поездофобия? Лети самолетом. У тебя сцепление барахлит, нет чтобы давно…

– Сам бы давно. – Надежда складывала в сумку джинсы, джемпер и любимое серое льняное платьишко. – Плащ брать? – спросила она в пространство.

– Брать, – буркнул Сашка – Виски брать. Корвалол брать. Будешь свою истеричку отпаивать.

Надежда пожала плечами. Сашка был не то чтобы равнодушен к чужим бедам, мог искренне помочь другу деньгами или подсобить куму Валере в веселом распивочном проекте под названием «покрой крышу черепицей и получи ящик пива», но в целом все люди, за исключением самых близких, находились для него как бы за стеклянной стеной. Надежда никогда не слышала в его голосе какого-то особого сострадания или участия, зато неоднократно слышала «Слава богу, что не с нами» и на это никогда ничего не отвечала. Дурацкие слова, дурацкая позиция. Сегодня не с нами, завтра, не дай бог… Не дай бог… Лучше ничего такого вообще не говорить.

Когда они с Сашкой познакомились, им было по двадцать пять, была шумная веселая компания, влажная жара, ежедневный пляж на Трухановом острове, шашлыки и пляски под луной. Круглоголовый начинающий карьерист, столичный мальчик – аспирант из института кибернетики как-то притулился к Надежде, а потом буквально вцепился в нее, и к осени они поженились. Она до сих пор не может ответить Нино на вопрос: «Ты хоть его любила, горе ты мое?» Она не знает, она уже не помнит. Наверное, любила. Дня три, может быть, неделю, определенно было какое-то томление. Совершенно точно было. «Да какое томление, еперный базар, а огонь в чреслах?!» – возмущалась Нино. Огня в чреслах не было, с чего бы? Надежда даже не очень представляла себе, где анатомически начинаются и заканчиваются эти самые чресла. Словарь Даля авторитетно утверждал, что это не что иное, как бедра и поясница. «Препоясал чресла мечом».

А теперь Сашка занимается политическим пиаром и консалтингом и с усталостью во взоре говорит: «Я работаю в сфере извращений». Он любит все оптимизировать и унифицировать, технологизировать, таймировать и что-то там еще. Он требует от подчиненных «драфты» и «брифы», а заказчиков делит на пять психотипов – астеники, гипертимы, истероиды, эпилептоиды и эмоционально неустойчивые. С эпилептоидами ему нравится работать больше всего, он и себя считает эпилептоидом – мрачной неприветливой личностью с выдающимися аналитическими способностями. Для «Фейсбука» у него есть несколько заготовок на всевозможные случаи: для дня рождения – «Счастья ежедневно и повсеместно», если кто-то умер – «RIP, поверить не могу, в голове не укладывается», для жалующихся на жизнь или попавших в беду – «Держись, все будет хорошо».

На прощание Надя дежурно погладила обоих своих мальчиков по голове и обоих поцеловала. Они сказали хором: «Угу, давай».

У Данки тряслись руки. Тряслись так, что она не могла держать чашку с чаем. Поднимала ее в который раз, расплескивала, ставила на стол.

– Давай я подержу, а ты пей, – предложила Надя.

Данка покачала головой и рванула в туалет.

Вернулась, села и сказала:

– Рвет. Все время. Желчью. Не ем ничего. Смотри.

И она подняла футболку.

Надя, конечно, видела фотографии узников концлагерей, но даже на них она не видела такого странного анатомического явления – чтобы грудь ввалилась вовнутрь.

– О господи, – только и сказала она.