Слепой секундант

Фофаня приволок здоровенную повесть «Русак» господина Чулкова со всякими славянскими именами и аллегориями, и этой повести хватило на три дня. Чтец порой крестился и плевался, даже скорбел, что читать в пост такое — смертный грех. Чтобы вознаградить Фофаню за его мучения — слушать, как герои взывают к языческим богам, — Андрей отпустил его в церковь помолиться, надеясь, что за два часа ничего страшного не случится.

Фофаня вернулся десять минут спустя.

— Беда, ваша милость, беда! — с порога крикнул он. — Ох, беда!

— Что еще стряслось? — спросил Еремей.

— Немец-доктор приезжал!

— И что?

— В санках примчался! Стоял, за кучера держался! И по-русски мне крикнул — скажи-де барину своему, пусть немедля уезжает! Я, говорит, уезжаю, время дорого, беда! И укатил! Господи Иисусе, да на нем лица не было!

— Граве, посреди улицы, да по-русски? — Андрей ушам своим не поверил.

— Да, по-русски! И в санях два тюка. Уезжаю, говорит, беда! Хорошо, говорит, успел предупредить! Да что ж это такое стряслось, господи?

— Угомонись, Фофаня, почем нам знать, что стряслось! — прикрикнул Еремей. — Баринок мой разлюбезный, давай-ка собираться поскорее. Может, и глупость какая — а береженого Бог бережет. Сперва отсюда уберемся, потом будем думать!

— Ахти мне! Все собрать, все увязать! — причитал Фофаня. — И белье из стирки не принесено!

— Нечего собирать. Все, что нужно, у нас в деревне имеется.

— Да белье же!

— Пропади оно пропадом! — и дядька кинулся одевать питомца.

— Мусью Аноним перешел в наступление, — сказал питомец. — Но люди Венецкого?

— Увидят, что мы улепетываем, все поймут.

— За нами бы эти мазурики не погнались. Шкатулу возьми первым делом!

— Да взял уж. У нас добрые кони. И мы не лыком шиты. Я помогу тебе перелезть через забор.

Конюшня была в соседнем дворе, двор выходил воротами на другую улицу. Тимошка наловчился использовать плотный сугроб у забора и с той и с другой стороны. Но переправить Андрея оказалось нелегко — дядька взмок, пока ему это удалось. Фофаня страдал рядом, шепотом взывая ко всем святым. Он был послан предупредить Валера, но того не случилось дома, камердинер и стряпуха тоже куда-то увеялись, и Фофаня громоздил всякие ужасы, оплакивая их судьбу.

Наконец втроем поместились в возке и выехали со двора. Был обычный петербуржский зимний сумрак, сырой и удручающий. Утешало одно — весна, истинная весна, уже не за горами.

— Пистолеты взял? — спросил Андрей.

— Только их и взял.

— Нужно зарядить.

— Сейчас не получится.

И впрямь — кому бы это удалось в возке, несущемся во весь конский мах?

— Не сел ли нам кто на хвост?

— Сдается, нет. Сейчас крикну Тимошке, чтобы сделал круг. Тогда, может, поймем.

— Сбитенник! — воскликнул вдруг Андрей. — Забыли на окошко поставить!

— Ах, черт… Но завтра они непременно поймут, что нас нет…

— И что подумают?..

— Подумают… подумают… Завтра пошлем Тимошку…

— Нельзя. Может быть засада.

— Фофаня, повтори еще, что тебе доктор сказал.

— Ах ты, господи…

Граве умудрился до полусмерти перепугать Фофаню. Если и было сказано что-то еще — так в одно ухо влетело, в другое вылетело.

Тимошка, получив четкие указания, путал след, даже на кладбище заехал и там затаился в ложбинке. Но никто не гнался за возком, и Еремей вздохнул с облегчением.

— Завтра будем разбираться, — сказал он.

* * *

Вернувшись в деревенский дом, дядька первым делом кинулся топить печь. Андрей в шубе сел за стол.

— Давай сюда пистолеты. Столько дней не упражнялся, боюсь — не пришлось бы учиться заново.

Он уже знал на ощупь каждый из них, знал, кому — глиняный шарик, кому — настоящую пулю. Он точно отмеривал порох и сворачивал пыж. И тихо радовался ловкости своих пальцев — если Граве наладит зрение и удастся вернуться в полк, в случае войны искусство заряжать вслепую может пригодиться.

— Дурак я, — сердито сказал Еремей. — Нет чтобы хоть ковригу хлеба с собой прихватить. Пока еще каша поспеет!

— У попадьи непременно хлеб есть, — напомнил Фофаня.

— Точно. Ежели Тимошка еще не выпряг коней, поезжай с ним в деревню, дяденька. А я тут побуду с Фофаней.

— Тимошка их водит.

Кучер Андрею нравился — суровая школа, которую он прошел, не убила в нем любви к лошадям. Перед тем как ставить лошадь, прошедшую верст десять галопом, в стойло, водить необходимо — чтобы остыла, не то холодная вода ее погубит. Да и поговорить с конями он любил — а они понимают такие разговоры и даже по-своему отвечают.

Еремей ушел.

— Ох…

— Что с тобой, Фофаня?

— Живот схватило… — Фофаня выскочил.

Андрей вздохнул: в городе такой тишины нет — там отовсюду прилетают и просачиваются звуки. Другое дело, что зрячий человек перестает их слышать. А слепой — наоборот, из этих звуков выстраивает себе мир заново.

Задумавшись, он не сразу понял, что странный звук за стеной — свист. Кто-то дул в особую свистелку, какие водятся у охотников. Не успел Андрей совместить в памяти этот звук с известными ему голосами охотничьих свистелок, как залаял Шайтан.

— Фофаня! — крикнул Андрей во всю мощь голоса.

Никто не отозвался. Но на крыльце вдруг дважды стукнуло — так топает человек, отряхающий с ног снег. Скрипнула дверь, ведущая в сени.