Слепой секундант

Договорились, что на следующий день Венецкий переберется в слободу Преображенского полка, где у него имелось свое жилище. Офицерские дома ставились на некотором отделении от улиц, где стояли «связи» — большие деревянные избы на каменных фундаментах, по два десятка для каждой роты. Таких «связей» в полку было под две сотни. Венецкий знал, какие комнаты в них свободны, и полагал поместить там своих охотников, пока полковое начальство не заметит и не вмешается. Проживание посторонних особ в полковых зданиях воспрещалось, но Венецкий отделался бы выговором.

Перевозить Андрея решено было, когда Венецкий приготовит для него комнату, а Тимошку и лошадей можно определить в конюшни Измайловского полка. На это требовались сутки — столько же просила Маша, чтобы найти свою знакомку Аннету. К подругам девической поры и кузинам, а также к родне она не могла обратиться — тогда бы сразу обнаружилось, что при ней состоит беглая крепостная. А поди знай, кто из самых благородных побуждений донесет об этом старому Беклешову?

Наутро, оставив при Маше с Дуняшкой вооруженную охрану, поехали в столицу. Местом встречи назначили Столярную улицу — там, где она упиралась в Екатерининскую канаву, был хорошо известный Скапену-Лукашке трактир, излюбленное место встреч столяров Адмиралтейского ведомства. Ванюшку же командировали к Гринману, дав ему десять копеек на извозчика, чтобы проводить Дедку до Рогачева переулка.

Еще за завтраком Андрей раздал задания, а потом, засев в трактире, выслушивал донесения.

Весь день охотники пробегали по морозу. Добыча оказалась ничтожной: Василиса из дому не выходила, Фофаня выскакивал, но во дворе какие-то мужики пилили дрова и помешали бы перетащить этого убогого через забор. Дедка временно образумился и покидать Гринмана не стал. Евгения ни в мужском, ни в женском виде на улице не появлялась и, видимо, ночевала в каком-то ином месте.

— А шестнадцатое апреля все ближе, — размышлял Андрей, встретившись вечером с Машей, — и не сегодня-завтра письма Аграфены Поздняковой будут или выкуплены ее матушкой, или вручены князю Копьеву… Хотя я, будь вымогателем, как раз после свадьбы и стал бы преследовать бедную грешницу…

— А я была на даче Аннетина дядюшки. Там только сторож. Сказывал, Аннета с дядюшкой укатили в город. Может, будут обратно завтра. Но ты, Андрей Ильич, обо мне не тревожься, забирай охрану — тебе нужнее. Мы с Дуняшей не побоимся тут ночевать.

— Будь у меня родная сестра, я бы ее ночевать в пустом доме не оставил, — ответил Андрей. — А ты мне более, чем сестра.

— Я знаю… Но каждому Господь свое испытание посылает. Тебе вот — слепоту. Но ты слепой видишь лучше нас, зрячих, и, выходит, слепота дала тебе какое-то иное зрение…

О себе она не сказала, но Андрей и так понял: простить любимого, который пусть нечаянно, но убил твоего родного брата, — воистину тяжкое испытание. И непросто ей прощение далось, после чего Маша долго плакала и молилась. Сам он молиться пробовал, но плакать — не умел, прощать — не желал. Одно затвердил: «сила Моя совершается в слабости». А кто слабее и беспомощнее слепого? Значит, воля Божья — в том, чтобы его рукой слепого покарать злодеев, и обсуждению этот приказ не подлежит.

— Аннета не собиралась в город, что-то там у них стряслось, — невпопад добавила Маша. — Им записочку прислали, сторож сказывал…

На сон грядущий Маша перекрестила Андрея и поцеловала в щеку. Он также ее поцеловал, а потом, сидя на постели, думал, что напрасно Венецкий в ту ночь успел вовремя: кабы их повенчали, то пылать жаркой страстью к Машеньке, как юный паж или кадет, Андрей не стал бы, но их души одна к другой бы понемногу приросли и в этом отыскали тихое счастье. Прошла для души пора любовного безумия. Все Катенька с собой забрала… Однако было ли чувство безумным? Нет, пожалуй. Сильное волнение души — да, но потом все текло правильно и благополучно, и вот разлука уже стала тем испытанием, которое окончательно придало форму чувству и присвоило ему имя любви…

Какие-то голоса долетели — словно бы со двора, дверь вдали хлопнула. Андрей, забеспокоившись, достал из-под подушки пистолет, но никто не кричал, не выл предсмертным воем, Еремей не бежал к питомцу…

И тут дверь его комнаты отворилась — одновременно с шорохом.

— Маша? — удивился Андрей.

— Нет, — ответил женский голос, — это я. Маша впустила меня, я всего на несколько минут… Простите, но я должна была прийти… И теперь мы на равных — вы не видите меня, а я не вижу вас. Я уже прощалась с вами навсегда, но… это было не вовремя.

— А теперь — вовремя? — спросил Андрей, вставая, потому что сидеть в присутствии дамы было неправильно.

— Теперь — да. Я получила известие, съездила в столицу… Это было роковое известие, капитан Соломин. Я дала слово, и настал час его сдержать… от меня требуют этого… И честь моя велит, слово дадено… Так вот. Я пришла сказать, что люблю вас! Да! Именно так — люблю, как никогда и никого еще не любила. Молчите, молчите… не надо любезностей… у вас не было возможности полюбить меня… а я — я никогда вас не позабуду!