Слепой секундант

— Кабы я точно знал, что в это дело замешались федосеевцы, то и не нанимался бы к господину Акиньшину, и ему бы вести розыск отсоветовал. А сестрице его с мужем сказал бы так: продавайте все и уезжайте. Гоняться за вами не станут, а так хоть что-то спасете.

— Плохо… Так это к Акиньшину убийц они подослали?

— Так прямо сказать не могу, — ответил Мельник. — По моему понятию, они деньги взять бы не постыдились, а убить человека — как-то сомнительно.

— Даже человека, который их выследил и готов всенародно обвинить? — возмутился Андрей.

— Так ведь палка о двух концах, сударь. Он бы их обвинил, а они в ответ — коростелевские письмишки. Обвинять-то как раз и нельзя было.

— А что — можно?

— Выкрасть письма. И это — все! — твердо заявил Мельник.

Во все время этого разговора Фофаня смиренно сидел в голбце и мял глину для будущих пуль. Он проскочил в голбец, едва услышав голос Мельника. И думать не мог, что его извлечет оттуда крепкая рука Еремея.

— Вор у нас имеется! Свой, не купленный!

— Ты, Морковкин? — спросил Мельник. — Надо же, где встретились! Это вам, господин Соломин, повезло — он в любую дырку пролезет, а каминный дымоход для него — что бальная зала для щеголихи. Только врет безбожно.

— Мы на него управу нашли! — с гордостью за питомца похвалился Еремей и указал на красный угол.

Все образа бывшие хозяева увезли, и висел там один-единственный Феофан Исповедник, которого Фофаня принарядил — убрал сверху чистым рушником.

— Это он после того, как с шайкой церковь ограбил, — безжалостно сообщил Мельник. — Серебряные оклады с образов они сбыть успели. А Морковкину, когда сидел на съезжей, было сонное видение. Так завыл — всех сторожей перепугал до полусмерти. Сказывали, что повадился в церквах службы стоять, ну да это с ворьем случается: согрешит, покается, дальше грешить можно.

— Другого вора у нас в хозяйстве нет, — сказал на это Андрей. — Раз Господь этого послал — им и воспользуемся. Итак, кладем карты на стол. Что у кого есть?

— У меня — богадельня, а у вас?

— У нас… Фофаня, найди приметы лазутчиков! Есть описания людей, которые следили за Акиньшиным. Статочно, один из них его и убил. Потом вымогатели хотели уничтожить тех, кто был связан с Акиньшиным, и тех, кто видел соблазнителя.

— Какого соблазнителя? — удивился Мельник.

— Я, все обдумав, решил, что у них есть человек, которого они подсылают улещать глупых девиц, чтобы иметь неосторожные письма. Такая история, сдается, вышла с Марьей Беклешовой. Она пыталась выкупить письма, но вымогателям не ее безделушки с камушками нужны были, а скандал на всю столицу. Так и вышло — свадьба не состоялась, а вымогатели искали убить девку, горничную Беклешовой, что могла опознать соблазнителя. Вместо девки убили… иную персону. А девка где-то скрывается.

Мельник прочитал приметы.

— Ясно, — сказал он. — А что с девицей Беклешовой?

— Сам бы хотел это знать, — ответил Андрей. — Мы упустили ее. Кавалер, который увез ее, оказался переодетой женщиной. Так что я уж не знаю, что и думать. Но увезли девицу, судя по всему, в Гатчину.

— Вот только Гатчины в этом деле и недоставало! — воскликнул Мельник.

— Я точно так же подумал.

— Этак может образоваться такая гнусная интрига… Знаете ли что, сударь? — спросил Мельник. — Когда в это смутное дело замешалась Гатчина, то я, пожалуй, отойду в сторонку. Сколько за мной осталось долга покойному господину Акиньшину — отработаю. А в большой политике мне делать нечего. Туда полезешь — как раз на допрос к господину Шешковскому угодишь…

— Погодите, сударь! — прервал отставного полицейского Андрей. — Ведь более оснований полагать, что сию интригу ведут федосеевцы!

— Одно другому не помеха. И федосеевцы могут иметь свои тайные уговоры с «малым двором». Государыня не вечна — а раскольникам и старообрядцам нужны все новые и новые поблажки. Коли есть надежда, что великий князь Павел Петрович будет к ним милостив… понимаете, какой узел тут мог завязаться? Лучше его и вовсе не распутывать. Не наше дело.

— Он правду говорит, — сказал Еремей.

Андрей ничего не ответил.

Отношения «большого двора», двора государыни, и «малого двора», двора ее сына, великого князя Павла Петровича, были под прицелом всех иностранных послов, всех имеющих хоть малое отношение к политике людей. Да и простой обыватель мог посудачить о том, что царица держит взрослого сына вдали от государственных дел, хотя по всем божеским законам ему бы на троне сидеть, а ей — отдыхать от треволнений бурной молодости.

В свое время, более двадцати лет назад, государыня купила мызу Гатчина, чтобы подарить своему фавориту, Григорию Орлову. Когда Орлов скончался — выкупила это наследство у его братьев и подарила сыну. А сын взялся перестраивать Гатчину на свой лад — объявив ее своей резиденцией, превратил в военный лагерь. Она обросла рвами и бастионами, на бастионах встали пушки. Это было не совсем игрой великовозрастного наследника в солдатики — он словно к чему-то готовил себя. И многим господам, по праву рождения и чину имеющим основания являться ко двору, пришлось сделать выбор, с кем они — с матерью или с сыном.