Слепой секундант

Оказалось, что прозвище Дедка получил за странную особенность: у него борода с усами поседели прежде волос. Иногда, по необходимости, в зимнюю пору он отпускал бороду и в шапке мог быть принят за старика, особливо когда горбился, поднимая правое плечо выше левого. Обрившись и сменив домотканый армяк на епанчу, он глядел чуть ли не тридцатилетним кавалером. Сильная, мощная, крутобедрая Василиса состояла при нем не первый год и исполняла разнообразные поручения, а сам он оказывал услуги даже высокопоставленным господам.

— Дедка… — повторил Андрей. — А что, у него подручных много?

— Может, их всего-то пара, — отвечал Фофаня. — А как понадобятся Дедке полсотни, так назавтра к обеду полсотни и будут ждать приказания.

— Ты знаешь в лицо тех, кого он для своих шалостей нанимает?

— Кое-кого знаю, — и Фофаня стал рассказывать, как всего лишь намекнул Василисе на письма знатной особы, а она сразу подняла переполох.

Когда возок остановился, Андрей провел краткий военный совет — для обмена сведениями. Основательное совещание было впереди — в деревне.

— Расскажите-ка мне, куда мы заехали, и я, может, соображу, как отсюда к Гостиному выбираться, — сказал он Еремею и Тимошке.

— А чего соображать, я тут бывал, я выведу, — вызвался Фофаня и указал путь к Мойке.

Возок покатил вдоль набережной и вскоре выехал на Невский.

Афанасий на видном месте не стоял — стоял кривой Анисим. Еремей, сидевший рядом с Тимошкой, помахал ему, и гостинодворские молодцы быстро вывели Афанасия с его узлом.

— Ты прости, коли что не так, — сказал Еремею Анисим. — Как же иначе было, когда за кумом такую охоту устроили?

— Мы с барином потом еще приедем потолковать, — пообещал Еремей. — Дельце есть знатное…

— Ин приезжайте. У меня как гора с плеч — удалось кума сбыть с рук без порухи.

Места в возке совершенно не осталось — Андрей в большой шубе, да Фофаня, да Афанасий, да еще мешок с овсом. Но напрасно устраивались поудобнее — Андрей вспомнил про попа Данилу и решил сам идти в Казанский собор — заодно и помолиться об исцелении, благо образ святого Пантелеймона-целителя есть во всяком храме.

— Да и Матушке Богородице Казанской свечку поставим, — добавил Еремей, помогая питомцу выйти из возка. — Фофаня, ты ведь знаешь, где там образ?

— Как не знать?! Тут же и возблагодарю! — с безумным восторгом в глазах сообщил Фофаня. — Это ж доподлинно чудо — что я, от неминучей смерти избавясь, к самой Казанской могу на коленках припасть! И барину бы преклониться — Казанская от слепоты помогает!

Еремей понял, что богомольца придется выводить из собора силком, — слишком долго там оставаться нельзя, мало ли какие приятели Дедки и Василисы забредут туда по той же нужде возблагодарить и увидят беглеца?

* * *

Храм, где пребывала Богородица Казанская, был в столице главным, но званию своему уже не соответствовал — сильно обветшал. Поговаривали, что государыня хочет на этом месте строить новый собор и ищет архитекторов, способных возвести достойное здание, украшение Невского проспекта.

В соборе уже собирались богомольцы, и публика там была пестрая — знатные дамы в широчайших юбках и гостинодворцы, одетые на русский лад, сбитенщики в лаптях и толстых онучах — прямо со своими укутанными в войлок деревянными баклагами — и матросы, уже на самом пороге вытащившие изо ртов трубки, молочница-охтенка, заскочившая перед службой поставить свечку, оставив санки с кадушками на товарку, и будочник, сменившийся с караула.

Фофаня сразу повел Андрея к Казанской, рухнул перед ней в земном поклоне, но Соломин стоял недвижно. Он собирался с силами для молитвы, ощущая неловкость: зрение требовалось не само по себе, а для свершения мести, мстительность же в число христианских добродетелей не входила; впору было позавидовать туркам, для которых совершение справедливости своими руками было делом и обычным, и похвальным.

Андрей прочитал вполголоса «Богородице Дево, радуйся» и «Достойно есть», это было вроде приветствия образу, но дальше дело не пошло. Каноническое общение с Богоматерью ему не давалось, и он заговорил своими словами:

— Сама видишь, что творится, Матушка, — так сказал Андрей беззвучно. — Злодеи погубили бедную Машу, из-за них Гриша умер — коли не врут Венецкий с Еремеем, будто он сам на шпагу налетел… Друг мой истинный, раб Божий Николай Акиньшин, ножом заколот — ими же. И вот я, Матушка, хочу… хочу… ну да, проучить… Посчитаться и за Гришу, и за Акиньшина, и еще за многих, кого они сгубили. Я, немощный, — да сказано же: «Ибо сила Моя совершается в немощи»! Сделай так, Матушка, чтобы это про меня было сказано! Чтобы Божья сила в моей немощи совершилась!

Молитва получилась какая-то грешная, зато от чистого сердца. И стоило Соломину беззвучно произнести эти слова, как его весомо пихнули в бок — другие прорывались к чудотворному образу, и уже сцепился спорить с таким же яростным незримым молитвенником Фофаня, и уже шипели какие-то старухи, призывая к порядку в храме Божием.

— Веди меня к кануннику, — велел Андрей.