Слепой секундант

Пулелеек было две пары. Работа продвигалась неспешно. Еремей, распустив в тигле полфунта свинца, старательно заливал его в пулелейку через малое отверстие, потом ждал, чтобы шарик остыл, и откусывал торчащее горлышко. Горка пуль на тарелке росла. Андрей меж тем учился на ощупь заряжать пистолет и вслепую сворачивать тугой пыж. Одновременно он беседовал с Фофаней.

Фофаня, связанный присягой, был уныл и сперва отвечал односложно. При этом он косился на образ преподобного Феофана Исповедника, который Андрей распорядился укрепить на видном месте. Вопросы были о его ремесле. И он, естественно, пытался выглядеть чистым агнцем, которого понуждали красть зверские обстоятельства.

Андрей не испытывал к вору горячей любви. Но он хорошо помнил незнакомку и то, что она говорила о грязном эфесе.

— Послушай-ка, брат Фофаня, — сказал он. — Вот теперь речь не о тебе пойдет, так что кончай скулить и хныкать. Ты ведь знаешь, поди, всю вашу воровскую братию. Скажи — нет ли среди твоих товарищей таких промыслителей, что письма у дам с кавалерами воруют?

— На что? — удивился Фофаня.

— Скажем, девица до свадьбы кавалеру писала неосторожно. А замуж за другого собралась. Так ей говорят: выкупи письма за тысячу или за полторы, чтобы брак не разладился. Понял?

— Понял… Выгодное дельце… Или мужняя жена…

— Или жена. Ты мне тут, в деревне, сейчас не нужен. Я дам тебе денег и отпущу в столицу. А ты поспрашивай у своих. Может, чего разведаешь.

— Нет, ваша милость, никто мне так просто ничего не скажет. А вот коли у меня были бы письма на продажу…

— Понял! Постой-ка…

Мысль, которая осенила Андрея, была отнюдь не ангельской, ибо ангелы не мстят. Но чем более он думал — тем яснее становилось, что другой возможности нет: впутывать ни в чем не повинного человека в интригу с крадеными письмами он не желал, а человека виноватого на примете давно уж имел. Опять же, давать Фофане письма персоны выдуманной бессмысленно — на такой товар уж точно не будет купца…

Еремей глядел на питомца с тревогой — он понимал, что в голове у того уже имеется хитромудрое сооружение, а сейчас к сооружению пристраивается еще что-то опасное.

— Ты скажи, будто письма графини Венецкой продать желаешь, ищешь, кто бы взял за хорошие деньги.

— А в письмах что?

— Ну, что может быть в дамских письмах? — Андрей задумался. — Черт их знает, что они любовникам пишут… Придумать надобно.

— Эка удивили! — Фофаня бесстыже расхохотался. — Про графининых любовников всем известно. Старый граф на эти шашни уж рукой махнул — не рожает от них, ну и на том благодарствуем… По-модному живут, щегольски. То-то Бог накажет! — прозвучало это весьма грозно.

У Фофани были свои сложные отношения с Господом — возможно, он даже имел в голове некую таблицу, по коей кража менее рубля оценивалась в десять земных поклонов, до двух рублей — в пятнадцать и так далее. А чтобы искупить приобретение экипажа ценой в тридцать тысяч рублей и любовников, в нем разъезжающих, Фофаня, пожалуй, назначил бы графине Венецкой вечное сухоядение и пятьдесят тысяч земных поклонов, злорадствуя, что за всю оставшуюся жизнь она с ними не управится.

— Погоди! Придумал! — воскликнул Андрей. — Но тут требуется узнать, когда она с графом венчалась. Узнай, Фофаня. И тогда предлагай письма, которые она писала о младенце, рожденном ею до брака. Вот это, пожалуй, будет справедливо.

Очень не хотелось браться за грязный эфес. Но иного способа поквитаться за Гришу и Акиньшина Андрей не видел. Сперва следовало найти истинного врага.

— А не я ли тот младенчик? — вдруг спросил Фофаня и прищурился. — Я-то подкидыш. Может, впрямь графского рода? То-то меня все к золоту и алмазам тянет, наглядеться не могу.

— Тому дитяти лет чуток побольше, чем Машиному жениху. Двадцать три, двадцать четыре… Нет, Фофаня, хоть тебя и не вижу, а по голосу тебе все сорок. Дядя Еремей!

Дядька очень удивился, услышав просьбу: определить на глазок, сколько Фофане лет.

— Да что я, в зубы ему смотреть буду, как мерину?!

— Ну и посмотришь! — прикрикнул на него Андрей. — Ну? Фофаня, отворяй рот!

— Восемьдесят, — заглянув, четко доложил Еремей.

— Да ты что? — завопил Фофаня. — Какое восемьдесят? Ты, старый черт, чего на меня поклеп возводишь?

— Зубов у тебя почитай что нет. Добрые люди позаботились? — ехидно спросил Еремей.

— Сейчас и ты последних лишишься!

— Будет вам! — властно сказал Андрей. — Не вышло из тебя купидона. Так вот — ступай к своим товарищам и объяви, что у тебя есть письма на продажу.

— Спросят, отколе письма взялись, а я? — задал разумный вопрос Фофаня.

— Скажешь — унес-де шкатулку или укладку, а там двойное дно, и письма лежали… Спросят, как догадался, что письма графинины? Так, шкатулку ты унес у отставного офицера, о котором шла молва, что в молодые годы был графининым любовником, и сам он этим похвалялся. А поскольку никто уже не вспомнит, с кем она путалась четверть века назад, смело называй его Ивановым или Петровым… Повтори, что я сказал.