Слепой секундант

— Тебе самому на лечение потребуются.

Андрей рад был этому простому разговору — миг, когда придется заняться пленником, оттягивался. Примчался Венецкий — его тоже втянули в хозяйственные рассуждения. И решено было наутро ехать всем вместе, о чем и сообщили Валеру с Гиацинтой.

В последний раз поужинав на даче, все разошлись по комнатам, и дача стихла до утра.

В неизвестном часу Андрей поднялся — печь остывала. Он прислушался — никто не разговаривал в комнатах, никто не галдел во дворе.

Пистолеты Еремей прятал в дорожный сундучок, там же находились пули и порох. Андрей надел свою черную повязку, натянул штаны, заправил в них рубаху. Уже освоившись в комнате, он почти без приключений отыскал сундучок и достал оружие. Зарядив пистолет, медленно двинулся к чулану, в котором ждал решения своей судьбы Куликов. Его даже не слишком караулили — вздумав бежать, тот первым делом слетел бы с крутой лестницы. Чулан был закрыт на задвижку — правда, основательную.

— Просыпайтесь, Куликов, — позвал Андрей.

— Уже утро? — спросил пленник.

— Понятия не имею. Я так же слеп, как и вы. Забавно, да?

— Что вы затеяли?

Андрей услышал в простом вопросе: «Я боюсь, я смертельно боюсь мести и мучений!»

— Кланялся вам господин Шешковский, — прямо сказал Андрей. — И господин Архаров-старший. Днем я побывал у них и все рассказал.

— Шешковскому?

— Да. Теперь уж он будет расследовать, какие деньги и откуда тайно получает «малый двор». Полагаю, господин Шешковский сделает все, чтобы не огорчать государыню необдуманными поступками великого князя, если только эти поступки обнаружит. И всех, кто в тысячный раз попытается вбить клин между матерью и сыном, будет карать так, как только он и умеет…

— Я тут ни при чем! — воскликнул Куликов.

Имя Шешковского было просто волшебным ключиком к петербуржским сердцам.

Андрей, опустившись на корточки, стал шарить по стенке чулана, рука опускалась все ниже — он хотел найти место, куда бы положить пистолет. Подвернулось мягкое, упругое — суконная покрышка шубы, не иначе. Он нажал, продавил вершка на полтора. Сюда уже можно было приспособить тяжесть.

И вдруг его руки коснулись чужие пальцы, стали быстро-быстро ощупывать, поползли вверх по рукаву. Андрей отдернул руку — соприкосновение было совершенно лишним.

— Это пистолет, — сказал он. — Господа Архаров и Шешковский посылают вам заряженный пистолет. Они милосердны…

— Милосердны? — переспросил Куликов.

— По отношению ко мне. Они не желают, чтобы я взял грех надушу.

— Да послушайте же! Я не виноват! Это все она! Ее привели ко мне, я спас ее, я ее лечил, вы ничего не знаете…

— И незачем знать. Если вы, Куликов, предпочитаете допросы Шешковского — дело ваше. Прощайте. — Андрей открыл дверь чулана.

Дверь выходила на пятачок перед лестницей. Видимо, его устроили тут, чтобы служил жителям второго этажа теплым нужником, и собирались установить чугунную трубу, ведущую вниз, к яме. Тому, кто выходил из чулана, следовало быть осторожным.

— Это все она! Вы ведь Соломин? Вы должны знать — это она! Вы ничего не поняли, клянусь! Она оплела меня своими замыслами, хотела, чтобы я на ней женился…

— Враки, — ответил Соломин. — Она и мужчин ненавидела, и женщин. Мужчин — за то, что сама не была мужчиной. Женщин — за то, что не могла быть женщиной.

— Она погубила меня!

— Она пыталась вас спасти. Ей казалось, что вы совершили для нее благодеяние. Так что перестаньте клеветать. Я знаю правду. Прощайте. — Ведя рукой по стене, Андрей пошел прочь.

Он знал трусов — повидал их под Очаковом. Куликов не схватил бы в отчаянии оружие и не приставил ствол к виску. Он не смог бы честно заплатить но своим кровавым счетам, но за несколько лет вымогательства немало крови чужими руками пролил. «Надо бы спросить у него, кто убил Катеньку и Акиньшина», — подумал Андрей и чуть было не вернулся к чулану; но откуда-то свыше слетела в голову мысль — зачем увеличивать число врагов и покойников? Вот главный виновник — а для исполнителей Страшный суд есть, они не отвертятся.

Вернувшись в свою комнату, Андрей сел на кровать и задумался. Сам он, если бы Архаров прислал ему заряженный пистолет, позаботился бы лишь о завещании. Хотя убивать себя — не по-христиански, и кара за самоубийство на том свете будет суровая, платить по своим счетам необходимо. Вряд ли Куликов беспокоится сейчас о загробном воздаянии, подумал Андрей. Когда губил судьбы и подсылал убийц — мало беспокоился, теперь-то с чего бы? Он ломает голову, как ему, слепому, выбраться из дома и уйти. Что будет потом — он пока знать не желает. А пистолет, статочно, прихватит с собой.

Куликов так же будет прислушиваться к тишине, поймет, что на дворе ночь. Он смог бы уйти. Сперва старик попытается открыть дверь чулана. А что там, в чулане, вообще хранится? Нет ли доски, которой можно отжать дверь и выдернуть задвижку вместе с гвоздями? Крикнуть, разбудить всех — пусть заглянут в чулан, пусть проверят? Но загнанная в угол крыса становится опаснее льва: Куликов выстрелит — и кому ж достанется пуля?

Андрей вздохнул. Надо было посоветоваться.