Слепая сова

Хотя кровь в теле сразу останавливается и уже через сутки некоторые органы начинают разлагаться, но ногти и волосы растут и после смерти. Что же, чувства и мысли исчезают сразу после остановки сердца или же продолжают скрытую жизнь, пока остатки крови еще сохраняются в мелких сосудах? Страшно уже только одно предчувствие смерти, а что испытывают люди, которые ощутили, что умерли? Бывают старики, которые умирают с улыбкой, точно переходят из одного сна в другой, или гаснут, как светильник. Но что же испытывает молодой сильный человек, который умирает внезапно и все силы которого какое-то время борются против смерти?

Часто я думал о смерти и разложении частиц моего тела, так часто, что эта мысль меня больше не пугала. Наоборот, я искренне хотел исчезнуть, полностью уничтожиться. Единственное, чего я боялся, это того, что частицы моего тела перейдут в тела этой черни. Мысль об этом была для меня нестерпимой. Иногда мне хотелось, чтобы у меня после смерти появились руки с чувствительными длинными пальцами и чтобы я аккуратно собрал этими руками все частицы своего тела, чтобы частицы моего тела — они мои! — не перешли в тела этой черни.

Иногда мне казалось, что то, что я вижу, видят все умирающие. Смятение, страх, ужас, желание жить затихали, я отбрасывал все те представления, которым меня учили, и чувствовал особенное успокоение. Единственное, что меня еще привлекало, была надежда на полное небытие после смерти. Мысль о потусторонней жизни меня пугала и утомляла. Я ведь не успел еще привыкнуть к тому миру, в котором жил. Для чего же мне еще был нужен мир иной? Я чувствовал, что этот, земной мир не для меня, он для людей бесстыдных, наглых, жадных, шарлатанов, грубых, как погонщики верблюдов, для людишек с завидущими глазами. Мир был для людей, сотворенных достойными его, людей, которые способны пресмыкаться перед сильными мира земного и небесного, как голодные собаки, нищенски виляющие хвостами перед лавкой мясника в надежде получить ошметок потрохов. Мысль о потусторонней жизни меня пугала и утомляла. Нет, мне совершенно не хотелось видеть все эти тошнотворные миры, все эти омерзительные образы! Неужели бог обладает такой низостью, чтобы насильно заставить меня глядеть на все его миры?

Но я не могу и не стану обманывать. В том случае, если новую жизнь пройти все же надо, я хотел бы иметь притуплённые, замедленные чувства. Чтобы я дышал без труда и, не чувствуя усталости, смог прожить жизнь сам для себя в тени колонны капища Лингама, полеживать там так, чтобы солнце не слепило глаза, а звуки человеческих голосов и шум жизни не достигали моего слуха.

…………………………………………………………………………………..

Чем глубже я погружался в себя, тем больше улавливал слухом голоса других, а свой голос ощущал у себя в горле как свернувшееся животное, которое зимой забивается в нору. Одиночество, прятавшееся за моей спиной, было пустым и давящим, как ночи предвечности. Ночи, темнота которых липка, густа, заразна и которые так и ждут опуститься на уединенные города и наполнить их сном похоти и ненависти! Но по отношению к этому горлу, которым я был, я оставался лишь абсолютным бытием, безумным пришельцем. То притяжение, которое ради защиты от одиночества прилепляет людей друг к другу во время воспроизведения рода, есть результат безумия, живущего в каждом человеке, которое смешивается у него с сожалением о том, что он тихо склонится к пучине смерти…

Только смерть не лжет!

Присутствие смерти уничтожает все фантазии и предрассудки. Мы — дети смерти, и только она спасает нас от обманов жизни, и это она лежит в глубинах жизни, кличет и призывает нас к себе. В том возрасте, когда мы еще не понимаем человеческую речь, мы иногда замираем среди игр: в эти мгновения мы слышим голос смерти… И на протяжении всей жизни смерть нас ведет. Разве не случалось всем людям внезапно и без причины задуматься и так погрузиться в мысли, что все представления о времени и месте исчезают и человек сам не знает, о чем он думал? После таких мгновений нужно приложить усилия, чтобы снова освоиться с этим внешним миром. Это — голос смерти, ее зов.