Следы ведут в прошлое

Я вошел в комнату. Увидав совершенно незнакомого человека, которого она только что ошарашила таким приветствием, молодая женщина вытаращила глаза. Она даже не ответила на мое «здравствуйте», только воскликнула с тревогой:

— Кто вы такой, что вам нужно?

— Берт Адамсон, — представился я и, не уточняя! своей должности, продолжал: — Я знал Ояра Ванадзиня... Мы были друзьями... Не знаю, рассказывал ли он вам обо мне... Мне бы хотелось поговорить с вами... Я... По-моему, именно вы больше других знаете об Ояре... И поэтому...

Я нарочно говорил бессвязно, чтобы выиграть время и получше рассмотреть Теодору Залюм. Она действительно была хороша, хотя перед моим приходом, вне всякого сомнения, плакала. Испуганное выражение исчезло, на ее лице появилось женское любопытство, немножко нервозное.

— Ах, простите меня! Заходите, пожалуйста! Присаживайтесь... Я сию минуту...

Не успел я глазом моргнуть, как она уже пронеслась мимо меня, ее каблучки простучали по лестнице. Разозлившись на свою неповоротливость, я решил все-таки подождать, чем это обернется. Было бы уж совсем смешно гнаться за ней. Но почему и куда она умчалась? Я стал разглядывать комнату — обычную комнату молодой женщины: яркие занавески, горшки с цветами, зеркало, много хорошеньких безделушек. Для сельских условий комната казалась мне слишком роскошной, но, принимая во внимание, что эта красивая хищница... То, что Теодора — хищница, мне было уже ясно. Ее голосок, когда она тут, наверху, не видя меня, выражала кому-то свое недовольство, напоминал мяуканье капризной, избалованной кошки. А с какой хищной гибкостью она скользнула мимо, как сверкнула на меня своими зеленоватыми глазами!

Да, комната была обставлена почти роскошно; оно и понятно: Теодора — единственная дочь Залюма, ее, наверно, балуют, раз уж ей приходится жить в селе, а не в столице. У окна стояла радиола с грудой пластинок — конечно, эстрадная музыка. Вокруг стола миниатюрные табуретки. На стенке теннисная ракетка и какая-то абстракционистская картина, привлекавшая взгляд мешаниной удивительно ярких красок.

Наконец на лестнице опять простучали каблучки. Я поспешно сел спиной к окну, по всем правилам криминалистики. Теодора вошла принаряженная, наверно, только что умыла лицо — оно было свежее, розовое, глаза блестели, никто бы не подумал, что она плакала. Она была красивая, даже на редкость красивая, не нравилось мне только, что Теодора слишком хорошо сознавала свою красоту: она подымала и опускала ресницы, склоняла голову то влево, то вправо — будто заранее тщательно изучала перед зеркалом, какие ракурсы для ее лица всего выгоднее. В общем, она позировала передо мной, как перед фотографом.

— Простите, что я к вам явился без приглашения, — первым нарушил я молчание. — Вы, кажется, ждали кого-то...

— Ах, это не имеет значения! А что привело вас ко мне?

— Скажите, было ли вам известно, что три недели назад у покойного Ванадзиня было поранено лицо?

Очевидно, Теодора ожидала совсем других вопросов, она заморгала удивленно.

— Да, я это знала... То есть я не знала, кто его поранил, но Ояр говорил... Он от меня ничего не скрывал!

— Тем лучше. Сядьте, пожалуйста, и расскажите мне все, что вам известно об этом.

Теодора неохотно села, повернулась ко мне вполоборота и начала:

— В то воскресенье мы с Ояром были в городе. Ходили в кино, потом посидели в кафе, а вечером были на концерте. Из города вернулись на автобусе. Ояр провожал меня до дома. Мы немножко побыли с ним у нас в саду... Ну-у... Разговаривали... — При этом Теодора опустила ресницы и уж очень преувеличенно застеснялась — это никак не вязалось со всем ее стилем. У меня даже появилось интуитивное подозрение, что Теодора зачем-то пытается меня дурачить. После затянувшейся паузы она опять подняла влажные глаза и продолжала:

— Мы с Ояром условились встретиться на следующий день, значит в понедельник, но Ояр на свидание не пришел. Только через три дня, увидев его, я поняла, что он, бедненький, стыдился мне показаться, потому что у него подбородок и щеки были так некрасиво залеплены пластырем... Потом Ояр говорил, что в тот вечер, после того как мы расстались и он пошел домой, его сбила машина. Ояр не заметил, как она приближается, потому что навстречу ехала другая машина и ослепила его своими фарами, и шума он тоже не услышал из-за встречной машины. Та машина, которая ехала сзади, задела его, и Ояр упал лицом на дорогу.

— И та машина не остановилась?

— Нет, остановилась! Шофер очень перепугался. Ояр его как следует отчитал, потом они вместе закурили и разошлись.

— Ванадзинь в городе выпил?

— Да, он угощал меня ликером и сам выпил несколько рюмочек, но от этого же нельзя опьянеть, и, вообще, с тех пор сколько часов прошло...

— Его что-нибудь угнетало в тот день? У него были какие-нибудь неприятности по работе?

— О нет! Я бы заметила. И вообще, Ояр был слишком жизнерадостным человеком, чтобы на его настроение могли повлиять какие-то там мелкие заботы или неприятности. Уж я-то его знала!