Следы в Крутом переулке

— Не обижайся на меня, Гриша. Я ведь хотел как лучше. О тебе думал. Чтоб помочь. Наказывали ж мне Андрей с Анютой беречь тебя. Думал уберечь от ошибки. Извини, если что не так. Для нас ведь с войны, с партизанства Сличко — самый лютый враг. Что живой, что мертвый. Такие хуже фашистов, понимаешь? Оборотни, предатели, холуи, как Петрушин. Сличко же только сперва вроде для вида, для порядка в полицаи пошел. А потом стал палачом самым зверским; вешал, расстреливал, его и полицаи-то боялись. Хуже фашиста был, понимаешь? А что может быть хуже фашиста?

— Пошел я, Михаил Петрович, — тихо сказал Малыха, поднимаясь с табурета. — Все я понимаю. Не в обиде на вас. Будет час, о родителях мне расскажете — не помню ведь их совсем.

Ссутулившись, двинулся к выходу.

— А может, заглянешь как-нибудь к нам домой? Екатерина моя рада будет. Володьке ж осенью в армию идти, а Ленька все больше гуляет. На шофера стал учиться, как старший брат, да у них, семнадцатилетних, сейчас, сам знаешь, что на уме — парубкуют.

— Зайду, Михаил Петрович, спасибо. Но мы пока с женой поодиночке никуда не ходим.

Свежий ветер с Днепра взбодрил его. Но, глянув на часы, недавно повешенные электриками на административном здании порта, Малыха прибавил шаг. И у ворот едва не столкнулся с лейтенантом Осокиным. Тем самым, черноволосым, который приносил ему записку от Привалова. В последние дни Малыха не раз замечал этого лейтенанта в порту, и тот приветливо кивая ему. Но сейчас Осокин был чем-то так озабочен, что, хоть и столкнулись вроде нос к носу, лишь посторонился, словно не узнал Малыху.

После той осенней истории в Крутом переулке Малыха подумал, что бывали в его жизни люди, которые пытались опекать его. Не покровительствовать, а просто приблизить к себе, заменить старших, которых он давным-давно потерял, которых фактически и не знал. Но что могла сделать для него тетя Дуся, вдова отцова брата, кроме как накормить борщом? Что мог предложить капитан буксира? Или тот же Гурба: он и говорил-то всегда малопонятно, будто говорит об одном, а думает о другом, и слова у него точно не связаны в цепочку, а насажены, каждое по отдельности, на проволочную пружину и болтаются из стороны в сторону.

Совсем иное дело, подумал он тогда, доктор Рябинин. Хоть и ненамного старше он, зато людей хорошо знает.

Но самое главное, думал Малыха, такие люди, как Рябинин и Привалов, нисколько не раздражают, не щелкают по самолюбию. Они, правда, странные, непредсказуемые, зато с ними чувствуешь себя легко, уверенно. Что вот только им нужно от Малыхи? Зачем они стремятся расшевелить его? И сам же ответил себе: значит, так надо, им виднее, потому что наверняка они смотрят дальше и видят глубже, чем он.

Собственно, что он мог видеть? Только то, что происходило у него на глазах.

Босоногим и загорелым мальчишкой бегал через весь город к старому речному порту, погребенному сейчас на дне Каховского водохранилища, смотреть на пароходы — эти дымящие чудища. И как же манил его стоявший у штурвала верзила в изодранной и такой желанной тельняшке!..

Манили не далекие страны, заросшие пальмами, а Днепр, который звал вниз, в таинственный город Херсон, или вверх, в такой же загадочный город Запорожье. Ходить вверх и вниз по Днепру казалось пределом мечтаний. Однако странное дело: едва его приняли на работу, как тут же послали матросом в рейс на стареньком буксире с высоченной черной трубой. Первым же рейсом он побывал и в Херсоне, и в Запорожье. Не такое уж заманчивое для многих путешествие, а Малыха, вернувшись из него, заснуть не мог: ушел к реке и пролежал на траве всю ночь.

Зато уже в новом порту он оказался не салагой: весь Днепр ниже старой плотины избороздил, все знаменитые пороги обошел, все быстряки и протоки знал, все мели и водовороты до самых низовьев — от Запорожья до Голой Пристани не было у Днепра от него тайн.

Армейскую службу прошел на флоте, правда, не в лучшее для флота время, когда на самом верху посчитали, что у флота нет перспектив и прогресс военной техники обойдется без него. После учебного отряда Малыха недолго проболтался в Ленинграде — в отряде опытовых, как говорили моряки, кораблей на Малой Невке, а потом его перевели на озеро — красивое, но скучное, где до последнего дня службы крутил он штурвал старого стотонного «малого охотника». Изо дня в день крутил, исключая, понятно, месяцы, когда озеро покрывалось льдом. Большего он ждал от службы на флоте, зато ребята там подобрались хорошие и жилось не плохо.

А после флота — опять новоднепровский речной порт, который он поначалу не узнал. Не потому, что появились новые здания и мощные краны. По другой причине: люди почему-то изменились, иными стали их отношения между собой — одни зачерствели, другие разжирели. А может, это он так изменился, что теперь стал замечать то, чего раньше не видел?