Следуй за солнцем (СИ)

— …с вашей женой, профессор, — щебетала кузина, обращаясь к Вейзелю. — Такая большая и дружная семья!

— Очень рад, что вы так думаете, — отозвался историк, о чьих тёплых чувствах к жене все были прекрасно осведомлены. — И я бы с радостью вас покинул и отправился домой, если бы не предмет разговора.

— А что о нём разговаривать? Никто из нас не Дорак и не Манрик, — подсказал Алва. — Так что задерживаться на работе из-за нашей скромной компании в каком-то смысле, гм, грешно.

По-прежнему не вмешиваясь в непонятную беседу, Робер проводил взглядом Вейзеля. Он уходит, потому что любит проводить время с семьёй или потому что является деканом Альдо? А может, перестать загоняться и искать подвох?

— Восхитительная преданность семейству, — вежливо поддержал беседу Валме. Робер скосил глаза на Готти и окончательно сошёл с ума. Если питомец и вправду отражает настроение хозяина, то неподвижный хвост и прижатые уши пса ничего хорошего не сулили. Интересно, Марселю тоже просто кажется или он в курсе, что здесь происходит на самом деле?

— Это заслуживает уважения, — заметил Райнштайнер. — И внимания тоже, как вы заметили, господин проректор.

— Внимание, в отличие от уважения, можно истолковать не просто по-другому, а даже превратно, — как-то монотонно отозвался проректор, не глядя на собеседника. — Если под вторым обычно подразумевается положительное отношение к человеку или к его действиям, то первая категория весьма и весьма размыта.

Что за лекция по психологии? Кто не так давно жаловался на психолога-Штанцлера, не Алва ли? Роберу хотелось махнуть на это рукой и уйти, но ему всё ещё нужна Матильда.

— Вы имеете в виду повышенное внимание к чему-либо? — педантично уточнил Ойген. Проклятье, если Рокэ хочет вывести разговор на что-то конкретное, то собеседника он выбрал более чем правильно. И свидетелей! Никто не пропустит ни слова…

— В том числе. Или даже в первую очередь. Господа чиновники очень напоминают мне одну вещь, к сожалению, не могу вспомнить, какую именно… — Врёшь, не уйдёшь! Всё ты помнишь, хотелось сказать Роберу, но язык будто замёрз. Почему он всё ещё здесь, надо забрать Матильду и уходить… — Слишком уж они зациклены на идее собственного превосходства. Можно даже сказать, избранности.

— Иногда должность портит человека, — как ни в чем не бывало, поддерживал беседу математик. — Вы правы, мне тоже показалось, что некоторым из них не помешало бы чуть меньше возносить себя. Но это ещё не болезнь.

— Болезнь? — вскинул брови проректор. — Надо же, чего не знал…

— С удовольствием расскажу, если только дамы не возражают, — убедившись, что Катарина в случае чего упадёт в обморок не на пол, а на руки Матильде, Райнштайнер поделился знаниями: — Речь всего лишь о мегаломании, так в науке называют манию величия. Всё так и начинается: повышенное внимание к своей персоне, требование того же от других, какие-то навязчивые идеи, акцентуация характера.

— И всё это — симптомы? — ужаснулась кузина, привычно побледнев.

— К сожалению. В этом трудность психиатрии — признаю, мне было бы трудно отличить самовлюблённого и честолюбивого человека от душевнобольного, особенно на начальной стадии.

— Спасибо, Ойген, теперь я вспомнил, — кивнул проректор. — Если бы можно было знать наверняка… впрочем, не стоит об этом.

— Пожалуйста, продолжайте, — попросила Катарина.

— Дамы всё ещё не возражают? Всё-таки речь о психических расстройствах, не самая приятная вещь, чтобы обсуждать её после обеда, — убедившись, что Катари проявляет чудеса храбрости, Рокэ перевёл взгляд на Матильду, и тут Робер всё понял.

— Не возражают, — тихо сказала Матильда. Этот голос и побелевшие губы только подтвердили жуткую догадку Эпинэ.

— Как хотите, — пожал плечами Алва. — Профессор Райнштайнер чертовски прав насчёт трудностей. Порой такие вещи игнорируют и запускают, и в какой-то момент становится поздно… Скажем, человек убеждён в верности и непогрешимости своих идей, стремится донести их до общества, нуждается в слушателях. Где пролегает граница между обычной самоуверенностью и маниакальной идеей? К несчастью, известный мне пример не даёт ответа.

— Вы с таким сталкивались? — ахнула кузина. Робер гадал, как пугающаяся каждого куста Катари слушает про всяких шизофреников, а потом понял — дело либо в рассказчике, либо в проявлявшемся ещё с детства сочувствии кузины ко всем и каждому. Конечно, выросши, она стала разборчивее и вполне способна отличить лжеца от наглеца, но мимо несчастных психически больных пройти сможет вряд ли. Не смогла.

— Однажды на родине, давно это было, — Рокэ мог, умел и любил рассказывать интересно, но прямо сейчас он как будто читал вслух сухой учебник, и это Эпинэ не нравилось. — Один товарищ чуть ли не революцию поднял, стремясь доказать всем, что он считает во всем мире правым себя и только себя. Что ж, дело замяли, но через несколько лет этот же человек всплыл в психиатрической лечебнице — оказалось, запустили болезнь.

— Это ужасно, — искренне воскликнула Катари. — Если только время может открыть правду… Как же мы можем знать?..