Следствием установлено

— Того не знаю. Сказать по правде, так сейчас мне ее жаль не менее, чем самого. Днями я ездила в область за продуктами и хотела его навестить в больнице. Не пустили. Так я ему цветы оставила и сигареты. Я знала, какие он курит. А вот администрация фабрики не позаботилась… Человек же он! Такое пережил, не приведи господи!

Осокин усмехнулся.

— Не для протокола, Клавдия Ивановна, а по-человечески. Не выходит ли, что не ему жену ревновать, а жене ревновать его к вам?

— Не для протокола, так я скажу, не одна его жена ревностью ко мне пылает. А у его жены свои заботы! О них ему в письмах расписали…

Осокин все это занес в протокол и дал подписать Гладышевой.

Гладышева с готовностью его подписала, а в конце дописала собственноручно: «Все записано с моих слов правильно и мною прочитано».

— Ну как, товарищ следователь? — спросила она. — Мы больше не увидимся?

— Это как дело покажет!

— Имейте в виду, я молодых и симпатичных мужчин не боюсь, даже следователей!

— Следователи — те же люди! — отшутился Осокин.

— Вот этого я еще не знаю… — заключила Гладышева и жеманно улыбнулась.

Ушла. Осокин перечитал протокол. Тюльпаны в больнице начинали приобретать какой-то еще не очень ясный смысл, но явно не простой. Взглянул еще раз на последнюю фразу, написанную Гладышевой, и оторопел. Что-то она ему напоминала. Себе не доверяя, Осокин извлек из папки анонимные письма. Вот оно, это письмо «доброжелательницы» с обратным адресом. Об адресе уже пошел запрос через милицию, ответа еще не было получено. Тот же почерк, что и у Гладышевой. Пышные завитушки в букве «з», заостренные сверху, длинные, как пики, палочки «р». Одинаковые начертания и других букв. Как же он это раньше не заметил по записи в протоколе первого ее допроса?

Прихватив из архива фабрики еще несколько старых товарных отчетов буфетчицы Гладышевой в качестве свободных образцов ее почерка, Осокин, не медля, вернулся в райцентр и сразу кинулся к Лотинцеву, теперь уже для проведения новой экспертизы — почерковедческой. Лотинцев тут же заявил:

— Нет сомнений! Текст письма от имени «москвички» исполнен рукой Гладышевой.

Свое мотивированное заключение об этом Лотинцев вручил Осокину со всеми сравнительными фотоиллюстрациями к концу того же дня. Притом он, не удержавшись, Даже подмигнул и произнес со значением:

— Вот тебе и простенькое дельце!

Дело оборачивалось совсем не простенько. Осокин поспешил к Русанову.

Русанов заметил его волнение и усадил в кресло.

— Успокойся! Как теперь дело обстоит с патологическим опьянением?

Осокин махнул рукой.

— Патология, только не от опьянения! Полюбуйтесь!

Осокин положил на стол протоколы с записью Гладышевой, письмо «москвички» и заключение Лотинцева.

— Забавно! — заметил Русанов. — Не зря мы с тобой договаривались о командировке в Сочи. Усложняется тебе там задача! Тут уже речь не об опровержении содержания писем, а надо бы поискать, кто их оттуда отправлял. Неужели «шерше ля фам», как выразился Лотинцев? Какова она, Гладышева?

— Дамочка в соку, но и в возрасте, — пояснил Осокин. — Елизавета Петровна была и моложе, и красивее… Но тут еще кое-что нашлось, Иван Петрович! Охрименко притворялся. Он был в сознании. Вот показания медсестры из больницы…

— Так! И здесь прорыв обороны. Еще что?

— Стрелять начал не сразу. Поскандалили.

— И это я предвидел…

— Но вот одна фраза очень значительная. Перед тем как раздались выстрелы, Охрименко назвал жену «лягавой»…

— Ну-ка, давай, где это? — поторопил Русанов.

Осокин передал протокол допроса соседки Охрименко.

Русанов прочитал и помрачнел.

— Серьезное дело разворачивается. Очень серьезное, Виталий Серафимович!

11

Прежде чем ехать в Сочи, Осокин направился в Сорочинку допросить Гладышеву. Казалось бы, эпистолярное творчество этой дамочки проливало свет на события. Что-то тяжкое кроется за словом «лягавая», оно никак не в числе оскорблений, которые мог бросить Охрименко в лицо жене. Это блатное слово имеет вполне конкретное значение. Но в чем же собиралась Елизавета Петровна обличить мужа, чем ему грозила, что побудило его совершить убийство? Неспроста появилось сначала письмо Гладышевой с той же темой, что и первые два письма из Сочи. Не само она придумала, нет, не сама!

На этот раз Гладышева вошла к Осокину как старая знакомая. Она кокетливо улыбнулась и сказала:

— Я вижу, что вы уже скучаете без меня? Трех дней не прошло. Нетерпеливы?

— Очень нетерпелив! — в тон ей ответил Осокин. — Два дня только о вас и думаю…

Гладышева села и наклонилась через стол к Осокину.

— И я, признаюсь, тоже два дня только о вас и думаю… Молодой, симпатичный и не женатый!

— А как же симпатия к коменданту?

— Э-э! — протянула Гладышева и махнула рукой. — Я человек свободный, а он обременен!

— Вот и освободился…

— От жены, но не от вас!

— А вот цветы зачем же обремененному?

— Меня за это укорять не надо! Я его жалела…

Осокин вздохнул и пристально посмотрел на Гладышеву. Она ничуть не смущалась под его взглядом, перетолковывая его на свой лад. «Не взбрело бы ей в голову, что я флиртую с ней, — подумалось Осокину, — с нее станется!»