Следствием установлено

Лотинцев только дал знак, чтобы Осокин подождал его.

Тут было на что посмотреть. За стеклами книжных шкафов коллекции самого разнообразного огнестрельного и холодного оружия. Представлены откровенные самоделки. Острые, как бритва, и неказистые на вид ножи, выточенные из полотна ножовок или из тонких полос гибкой стали. Набор финок, в большинстве самодельных, но с претензией на изящество, с костяными и плексигласовыми наборными рукоятками. Кастеты — медные и свинцовые, даже и с режущими штырями. Самоделки из медных трубок, как их называли иначе, — «поджигалки». С одного конца сплющена трубка, в ней прорезана щель напильником. Трубка крепилась к выструганному ложу. Через ствол насыпался порох, забивался пыж и круглая свинцовая пуля. Порох поджигался через прорези спичкой. Пистолеты, отобранные в разные времена у преступников и у любителей хранить военные трофеи. Тут и немецкие парабеллумы, и браунинги, даже два маузера. Но это оружие уже не опасно, как правило, с залитыми свинцом или просверленными стволами. Даже и дуэльным пистолетам нашлось место рядом с изящными стилетами прошлого века с внезапно выбрасывающимся тонким стальным лезвием.

Наконец Лотинцев освободился и подошел к нему.

— Ну и как старик принял твой доклад? — спросил он.

— Все похерил! — ответил Осокин.

— Как это понимать?

— Очень просто. Всю мою версию о патологическом опьянении окончательно расшатал и отверг бесповоротно!

— Ах, ты вот о чем! Право, Виталий, это хорошо, что свои сомнения ты толкуешь в пользу обвиняемого. Несомненно, это и в будущем спасет тебя от многих заблуждений и ошибок. Ведь следователю зачастую очень трудно отказываться от первоначальной версии. Приглянувшаяся версия рушится, обвинение тоже, и возникает ситуация, когда следует открыто признать свою ошибку, а на это способен далеко не каждый… Русанов, очевидно, прав, за ним опыт и достаточный авторитет человека, умеющего своевременно все взвесить и заглянуть далеко вперед.

Начну с того, что еще во время нашего осмотра места происшествия не все мне понравилось: не нашлась третья пулька, почему-то под окном обнаружились потеки крови. Какой-либо определенной версии из всего этого не сложишь, но шевеление мысли в голове такие вещи производят. Лишь поэтому я и не удивился, что третья пулька у Охрименко в ладони оказалась, оттого и заинтересовался его одеждой. Давай рассудим вместе…

С этими словами Лотинцев подошел к одному шкафу, отодвинул стекло и взял с полки браунинг, весьма похожий на тот, из которого стрелял Охрименко. Огляделся, снял со спинки стула свой пиджак, надел его.

— Ты, надеюсь, уже обратил внимание на то, что твой подопечный свой пиджак, который тобой изъят, продырявил пулей в двух местах: справа — у края лацкана, на уровне чуть выше правого соска и слева, почти под мышкой. По следам пороховых порошинок от выстрела в упор не приходится сомневаться и в том, что в первом случае мы имеем дело с входным, а во втором — с выходным отверстиями при полете этой же пули.

Между прочим, после твоего сообщения о характере обнаруженного у него огнестрельного ранения, я сразу подумал, что все это окажется именно так. Поэтому и предложил срочно заинтересоваться одеждой, снятой с него. Теперь представь, что на мне тот самый его пиджак. Представил?

— Да.

— Подношу браунинг вплотную к своей груди для выстрела как раз к тому месту, где входное отверстие, с направленным его дулом по прямой в сторону выхода пули. Все правильно?

— Правильно!

— Мысленно нажимаю на курок и стреляюсь. В этом ты ничего особенного не улавливаешь?

— Честно говоря, нет, а что?

— Подумай!

— Не тяни!

Тут Лотинцев торжественно провозгласил:

— При таком полете пули справа налево она неизбежно поразила бы его в самое сердце, так сказать, в са^мую девятку. Все это яснее ясного! Ты и с этим согласен?

— Здорово! Только подумать, как все это просто.

— Не спеши радоваться. Ведь Охрименко остался жив и теперь почти здоров. А по словам лечащего врача, который в таких делах, безусловно, человек достаточно сведущий, пуля по совершенно непонятной для него причине всего навсего только прошила у Охрименко на груди верхний слой клетчатки и лишь слегка его царапнула по ребрам… Можно сказать, что произошло настоящее чудо. Ты против этого не возражаешь?

— Ничуть. Получается действительно так.

— Но ведь чудес не бывает?

— Не бывает.

— В таком случае давай-ка попытаемся решить этот ребус самостоятельно, — воодушевленно продолжил Лотинцев. Произнеся это, он вдруг снял неторопливо свой пиджак, аккуратно повесив его на спинку стула, развязал на шее галстук, ловко стянул с себя верхнюю сорочку, а за ней майку и предстал перед Осокиным, весьма озадаченным всем этим, оголенным по пояс.

— Ты, дружок, уж извини меня за такой камуфляж, — проговорил он, — только я сторонник того, чтобы все продемонстрировать тебе с предельной ясностью. Охрименко, конечно, с себя ничего не снимал, в чем я ничуть не сомневаюсь, а во всем остальном придерживался той же последовательности действий, что и я. Смотри повнимательней и запоминай!