Следствием установлено

– Не дави на Витьку, а? Он знает, что Проня на него грязь льет. Знаешь, как Витьке сейчас тошно? Разберись с ним по-человечески. Тут какая-то дикая случайность. Знаешь, как иногда по случайности можно влипнуть. На службе со мной был случай. Командир роты – потешная такая фамилия Ныркин – лишил меня на месяц увольнения. А я шалопаистый, как Витька говорит, был. Рванул в самоволку. Подвыпил с ребятами, подружку, елки с палками, решил сыскать. На Сахалине, скажу тебе, не густо их, а тут, смотрю, на ловца и зверь бежит. Пупырышечка такая каблучками цокает. Мозги девицам туманить я умел. Пристраиваюсь к ней: куры-гуси, конфеты-пряники, печки-лавочки. Улыбается. Ходим-прогуливаемся. Время за полночь. На грех попадается телефон-автомат, квартирный номер командира роты помню, и двушка в кармане есть. Минут десять протяжные гудки в трубке басили. Поднял все-таки командира из теплой постели, слышу: «Алло. Ныркин» – «Привет. Дыркин», – говорю и спокойненько вешаю трубку. «Вот так, милая, – улыбаюсь пупырышечке, – начальству надо мстить, культурно и остроумно». В часть вернулся – как надо, опыт был. Все тики-так. А утром ни с того ни с сего командир требует к себе. Улыбается: «Как спалось, Дыркин?» Я – куры-гуси, конфеты-пряники, я не я, и лошадь не моя. Смотрю – взбеленился. Ох, и дал же он мне чертей! И не за то, что сон его нарушил, – мужик с юмором оказался – а за то, что выкручиваться начал. Неделю на губе просидел. А случайность вот какая: пупырышечка оказалась родной дочерью командира. Когда я номерок набирал, она рядом стояла, смикитила – что к чему. Понял, какие шутки черт отмачивает, когда бог храповицкого задает? – Резкин улыбнулся. – После этой случайности зарок дал: поймали с поличным, не крути, Юра! Вот сегодня шел к тебе с намерением сказать, что косынка не та. А потом подумал-подумал: тебя запутаю, сам запутаюсь и Витьке, может, вместо добра в сто раз хуже натворю.

– Правильно сделал, что так решил.

– Так ты поможешь Витьке выкарабкаться из беды?

– Легкомысленных обещаний, Юра, я не даю, – Антон помолчал. – Но могу дать честное слово, что буду искать правду до конца. Заверяю тебя, никаких компромиссов не будет, только правда.

– И на том спасибо, – сказал Резкин.

Столбова Антон разыскал у колхозной мастерской. Тот колдовал у своего трактора. Увидев Антона, он вроде и обрадовался, и в то же время смутился. Протянув для рукопожатия ладонь, спохватился, что она испачкана маслом, и отвел в сторону. Антон пожал его локоть, как водится обычно, спросил, кивнув в сторону трактора:

– Ремонтируешь?

– Да нет. Мыслишка одна пришла, хочу под стогомет переоборудовать, – вытирая пучком сорванной травы промасленные ладони, ответил Столбов. – Маркел Маркелович до утра разрешил потехничить, надо управиться за ночь.

– Мне, Виктор, необходимо серьезно с тобой поговорить. Найдется у тебя с полчасика времени?

Столбов бросил под ноги измятую в руках траву и достал из кармана комбинезона пачку «Беломора». Закуривая, искоса взглянул на Антона, видимо, догадавшись, о чем пойдет речь, проговорил:

– Какой разговор может быть о времени. Я думал, в контору вызовешь, а ты сам пришел. – И усмехнулся так, что Антон не понял, хорошо это, что сам к нему пришел, или плохо.

Взгляды их встретились. Спокойный, доброжелательный взгляд Антона и настороженный, серьезный – Столбова.

– Ты дарил Зорькиной туфли и голубую косынку с якорьками? – спросил Антон.

На лице Столбова не появилось ни растерянности, ни удивления. Во всяком случае, Антон этого не заметил. Прежде чем ответить, Столбов огляделся, увидел неподалеку от трактора ящик из-под каких-то деталей, показал на него, предлагая сесть. Подошли, сели рядом. Столбов несколько раз медленно, будто выигрывал время, затянулся папиросой и только после этого ответил:

– Дарил.

– Где ты их взял?

– Можно сказать, купил.

Антон, досадуя, что вторично не может найти к Столбову подхода, спросил:

– У кого купил? Когда?

– Когда – помню. В шестьдесят шестом году, вскоре после засыпки колодца. А вот у кого? Если бы я знал – у кого… – невесело, но удивительно спокойно проговорил Столбов.

– Туфли и косынку, что ты подарил Зорькиной, вез ей знакомый моряк, который не доехал до Ярского.

Первый раз на лице Столбова появилась растерянность, будто его внезапно оглушили. Он раздавил каблуком сапога окурок, тут же закурил новую папиросу и тихо сказал:

– Всякие предположения в голове крутились, но такого не предполагал. Вот это влип…

Антон выжидательно молчал. Столбов курил, и трудно было понять, вспоминает он или о чем-то думает.