Следователь по особо секретным делам

Вдова вскочила с дивана и молча метнулась к дверям балкона – приоткрытым, со слегка развевающимися занавесками. Но Ганна заступила ей дорогу – условно говоря: зависла в воздухе между Варварой и балконными дверьми. И Варварины короткие русые волосы, искусно подвитые, вдруг всколыхнулись и образовали вокруг её головы нечто вроде серебристого нимба.

– Варвара сама хотела смерти своего мужа! – закричал Николай – надеясь выиграть еще хоть немного времени. – Потому и подстроила всё так, чтобы её брат натравил тебя на Сергея Хомякова! Тебе не за что её убивать, Ганна!

Варвара обернулась к Николаю и поглядела на него с ненавистью – а ведь он пытался спасти ей жизнь!

– Заткнись! – прошипела она. – Эта тварь ненавидела моего брата. И, если б ни бутылка…

Она не договорила, но Скрябин и сам всё понял: Ганна была в некотором роде как известный джин, раб лампы, из «Сказок тысячи и одной ночи». А теперь, когда Николай разбил кувшин, исполнявший роль духовской бутылки, Ганна ощутила себя свободной. Так что могла действовать не по чьему-либо приказу, а по собственному усмотрению. И по виду Ганны – по её исказившемуся зеленовато-прозрачному лицу – Скрябин понял: невеста ямщика его узнала. Вспомнила их встречу на Моховой улице.

Он опустил пистолет, а потом и вовсе бросил его на ковер: вороненая сталь обожгла ему руку холодом, словно огнем. А дыхание Николая стало обращаться в мутные облачка пара: Ганна миновала отскочившую в сторону вдову и теперь двинулась на него.

Старший лейтенант госбезопасности отступил еще на шаг, уперся спиной в стену и, сам не зная зачем, надавил на кнопку электрического выключателя. Так что люстра под потолком погасла, и в предрассветных сумерках парящий над полом силуэт Ганны Василевской стал поразительно похож на иллюстрацию к пьесе Шекспира: тень отца Гамлета.

Скрябин, несмотря на предостережение Валерьяна Ильича, выхватил из кармана бумажный веер и несколько раз взмахнул им в воздухе. Но вызвал этим лишь издевательский смех Варвары – который, впрочем, почти сразу перешел в какой-то сыпучий, как шелест сухого гороха, кашель. А веер зашуршал в потоке холода и словно бы скукожился – вообще перестал рассекать воздух. Так что Николай бросил на ковер и его.

«Я так и не вник, в чем тут суть», – мелькнуло в него в голове.

Будь у него при себе солид Константина Великого, он попробовал бы использовать его в предрассветном сумраке. Это был бы хоть какой-то шанс. Однако золотая монета осталась у Лары. Скрябин сказал девушке, что с замшевым мешочком может что-нибудь случиться, если придется драться с Федором Великановым. Но на деле он опасался совсем другого. Николай планировал убить Великанова, и от самого себя этих планов не скрывал. И не знал, как совершенное им убийство повлияет на священную реликвию.

А теперь Ганна подступила к нему, и всю его кожу будто затянула плотная льдистая пленка. «Совсем немного не дотянул», – подумал Николай. За окном небо стало уже цвета шиповника, до рассвета оставалось всего ничего. И это было так обидно и глупо – погибать сейчас, когда Лара любит его, и дело ледяного призрака раскрыто, и есть возможность упокоить Ганну навсегда.

Скрябин понял, что воздух вокруг стал таким холодным, что он уже не может им дышать. А если попытается – тот выморозит его изнутри, превратит его легкие в два ледяных мешка. Он задержал дыхание, но тут глаза его будто окаменели, и слезная жидкость в них обратилась в лед.

«Вот что все они ощущали перед смертью…» – мелькнуло в голове у Николая. Но мысль эта была какой-то апатичной, будто не всамделишной. Как если бы вместо него думала марионетка, странным образом приобретшая его внешние черты. Оледенение охватило всё его существо. И, попробуй Скрябин сейчас хоть пальцем пошевелить – он и этого не сумел бы сделать самостоятельно, без нитки кукловода.

А потом – что-то вдруг произошло.

Николай решил, что он уже умер и снова попал в сведенборгийское пространство – таким диковинным сделалось вдруг освещение вокруг. Но тут же он вспомнил: в городе призраков свет был серым – цвета пасмурного неба в ноябре. А гостиную в квартире инженера внезапно наполнило синеватое сияние – но совсем не ледяное, кажущееся даже теплым. И Скрябин услышал возглас:

– А ну, отойди от него, сука драная!

Он даже не сразу уразумел, что это кричала Лара – настолько несвойственны ей были подобные выражения.

Ганна чуть колыхнулась в воздухе и как бы перекатилась в сторону, к двери – откуда сине-голубое сияние исходило. Скрябин и сам поворотился бы в ту сторону, но всё его тело будто обкололи новокаином: он не мог пошевелиться и едва ворочал языком.

– Лара, – сипло выговорил он, – уходи! Жди рассвета!..