Следователь и Колдун (СИ)

Бывший разбойник успокоился. Он понял, что ему стоит заняться не самоедством, а придумать, на что потратить свое второе — и последнее — желание.

И вот тут Аллауд-Дину пришла в голову мысль столь же простая, сколь и гениальная: для начала узнать у самого джинна где пролегает предел его, джинна, возможностей. А то вдруг он, Аллауд-Дин, попросит, скажем, погасить Солнце, а джинн не сможет — обидно ж будет!

Аршамур, несмотря на то, что был Другим существом, оказался на редкость интересным собеседником, который, к тому же, легко шел на контакт. Джинн сразу расставил все точки над “i”: нет, он не мог погасить Солнце, сделать Аллауд-Дина хозяином мира или осушить океан. Зато превратить разбойника в колдуна или наделить его способностью перемещаться вне пространства и времени — запросто.

Аллауд-Дин спросил, как так вышло, что печать джинна оказалась в забытом богом оазисе на краю земли. Аршамур усмехнулся и сказал, что так поступают практически все хозяева джиннов: сперва они загадывают желания, а потом кусают локти, жалея об упущенных возможностях, и дабы никому не повезло больше, чем им самим, стараются спрятать печать куда подальше. Его прошлый хозяин, поначалу пожелавший омолодиться, а потом — стать богачом, загадав свои желания запоздало понял, что мог бы, к примеру, пожелать бессмертия и еще больше золота. Поэтому он придумал, как ему казалось, безупречный план: спрятать печать Аршамура в пустыне, в сундуке с золотом. Расчет был такой: если кто-то найдет сундук, то не обратит внимания на никчемную свинчатку в куче драгоценностей. С другой стороны, при необходимости можно было вернуться и забрать печать (бывший хозяин джинна лелеял надежду передать Аршамура своим наследникам).

Аллауд-Дин поинтересовался, скольких хозяев джинн уже сменил. Тот улыбнулся и ответил, что перестал считать где-то после двадцатого. Тогда Аллауд-Дин спросил, что загадывали другие хозяева Аршамура. Джинн ответил, что, как по нему, так абсолютно все желания что ему доводилось исполнять были довольно глупыми, но это не ему, джинну решать, однако посоветовал хозяину не гнать лошадей и хорошенько подумать, прежде чем тратить последнее желание.

“Ты можешь пожелать почти чего угодно”, - эти слова джинна Аллауд-Дин записал так, как они были сказаны. “Но ты можешь просто не знать, что есть нечто, чего ты можешь пожелать. Дикарь пожелает кусок мяса, воин — лучший меч на свете, падишах — власти. Видимое зависит от того, кто смотрит”

Только тут до Аллауд-Дина дошло, что джинн, в сущности, прав: он, Аллауд-Дин, был просто разбойником, пределом мечтаний которого являлось богатство, просто богатство. Всю свою жизнь он занимался, фактически, именно поиском денег — кровавым, грязным, но тем не менее. Сейчас деньги у него есть. Но что дальше?

Следующие несколько страниц дневника были вырваны. А дальше…

Асад не узнал этот почерк. Да что там почерк — сам слог Аллауд-Дина изменился, и как!

Ровные строчки, написанные дорогими черными чернилами складывались в ровную, грамотную речь:

“Двадцать лет прошло с момента моей последней записи в этом дневнике”, писал Аллауд-Дин. “Я прочел сотни книг, объездил половину Халифата, общался с мудрецами и глупцами — все лишь для того, чтобы понять, какой я сам, в сущности, глупец.

Я пустил деньги в оборот и утроил свое состояние. Я избавил провинцию от разбойников, изматывающих ее, полностью вычистив торговые пути от моих вчерашних знакомцев. Я построил дом в Аграбе, пил вино с самим падишахом, был осыпан его милостями, познал сладость власти и мерзость дворцовых интриг. Но все это не принесло моей душе успокоения.

Я построил дом для бедняков, лечебницу, в которую пригласил лучших знахарей и врачей государства. Я щедро платил им из своего кармана, и сподобился народного обожания. Я проложил новые торговые пути, сделал их безопасными, и стал главой торговой гильдии, сподобившись также и обожания тех, кто силен не властью трона, но властью золота. Я стал богатейшим человеком Халифата. Но и это не сделало меня счастливым.

И вот я встретил ее — прекрасную Жасмин, дочь падишаха. Она так поразила меня, что я уже был готов потратить свое последнее желание, дабы добиться ее благосклонности. Но этого не понадобилось. Мы полюбили друг друга, но счастье наше было недолгим: падишах, чувствуя во мне угрозу своей власти (а угроза сия более чем реальна: все мои друзья в торговой гильдии в лицо говорят мне о необходимости дворцового переворота, слишком многие хотят видеть меня на троне), и запер Жасмин в ее дворцовых покоях.

Ко мне подослали убийц, но я, к счастью, не разучился махать саблей. Приказать страже просто связать меня и бросить в темницу нельзя — это точно окончится дворцовым переворотом. Но падишах хитер: он сказал, что отравит Жасмин, если я публично не покаюсь в ужасающих вещах, вроде чернокнижества, растления малолетних и прочей дряни, дабы отвратить от меня друзей и толпу.

В воздухе пахнет кровью — моей, моей возлюбленной, или, что еще ужасней, кровью всех подряд. И, кажется, что выхода нет, однако же у меня еще есть один трюк в запасе.