Следопыт

Не выходят ни по одному, ни гуртом. Молчат. Капитан повторяет приказ:

— Выходи! Если через две минуты не сложите оружие…

Нарушители не ждут, пока истекут две ультимативные минуты. Открывают стрельбу. И автоматы и ручной пулемет бьют туда, откуда отдавал свой приказ Приходько. Мы ответили. Трассирующие пули подожгли клуню. Огонь и густой белый дым наполнили двор. Стало нестерпимо жарко. Мы с Джеком отползли подальше, на огород. Огонь набирал силу. В сарае начали рваться боеприпасы. Запахло паленым.

— Прекратить стрельбу! — голосом, который можно было услышать и под землей, приказал капитан Приходько. И, немного помолчав, добавил, уже не для нас, а для нарушителей: — Выходите во двор, если не хотите сгореть живьем.

Молчат. Не желают сдаваться. Или уже задохлись в дыму?

Я лежал с Джеком в зеленой густой кукурузе, смотрел на сарай. И опять оплошал. Я был уверен, что все уже кончено, и автомат отложил в сторону. Было такое некрасивое дело, было, каюсь. Не сразу я стал таким Смолиным, какого в кинокартине «Над Тиссой» и по телевизору показывают. Не один год прошел, прежде чем пограничного ума-разума набрался. Пожалуйста, не вычеркивайте из моего рассказа это место, когда будете писать книгу. Обещаете? Вот спасибо. Ну! Лежали мы в кукурузе, смотрели на огонь. Джек сделал стойку, насторожился, подал мне знак. Прямо из пожарного пекла, весь в дыму, выползает лохматый и бородатый мужик. Да не кое-как. Ловко, быстро, по-змеиному. Я поднял пистолет, прицелился и выстрелил. Попал. Дернулся нарушитель. Ранен, но не смертельно: послал он мне встречные пули из маузера. Одну, другую, третью. А я ему не отвечаю: перекосило патрон в стволе. Ругаюсь, силюсь ввести оружие в строй, а про то, что автомат рядом со мной лежит, забыл. Виноват, конечно, но достоин и сочувствия. Первый бой принял на границе, с первым нарушителем столкнулся. Через такое проходят все, почти все новички.

Эта моя схватка в деревне Гича была бы первой и последней, если бы не напарник Нестеров. Он доконал автоматной очередью маузериста. Подошли мы к нему, повернули, постояли над ним. Голова косматая, морда опухшая, заросшая до ушей жестким волосом. Не хватает двух передних зубов. На плечах драная, прожженная в нескольких местах телогрейка. На ногах хромовые, с твердыми лакированными голенищами офицерские сапоги немецкого пошива. На левой руке на указательном пальце толстое золотое кольцо.

Клуня сгорела дотла. Мы нашли в золе останки еще четверых. И обгоревшие до ржавчины железные части автоматов и ручного пулемета. Ни фамилии, ни имени, ни места рождения, откуда и куда шли — ничего этого не установили. Безымянные. Без роду и племени.

Да, я забыл сказать, как вел себя Джек в разгар этой операции. Как только взорвалась вражеская граната, он весь ощетинился и стал злобно лаять на сарай. Мы стреляли, а он лаял. Бушует огонь, трещат, падают деревянные балки, а он все лает. До хрипоты налаялся. Присмирел, подобрел, когда обнюхал обугленное железо и кости. Очень был доволен. Всю обратную дорогу искал моего взгляда, прижимался к моей ноге, руку лизал. И я готов был лизать ему лапу. Честное слово. Любил я его и раньше, но в ту боевую ночь я прикипел к нему сердцем. Убедился, что он не подведет ни меня, ни границу. Товарищ! Помощник! Друг! Телохранитель! Сторож! Мои глаза и уши. Мои руки и ноги. Что? Следопыт очеловечивает животное? Да разве Джек животное? Замечательное существо. Только говорить не умел, а все остальное делал как бог.

После случая в деревне Гича Джека стали приглашать на все заставы нашего отряда. Где прорыв — нас туда бросают. И покатилось, завертелось наше с Джеком колесо от Рава-Русской до самых Карпат и Закарпатья. Вдоль всей западной границы. Везде нас знали. Особенно гордился своим крестником начальник службы собак отряда товарищ Николаев. Очень и очень радовался, что «старик» оправдал его надежды. Много мы с Джеком обезвредили нарушителей, но никогда не забывали первых. Хороший был у нас почин.

Здесь я вторгаюсь в рассказ Смолина.

— И все пятеро были записаны на ваш счет?

— Ну! Так почему-то решил начальник отряда. Неправильно. Мы воевали всей заставой. Общие они, нарушители.

— Очень правильно сделал ваш начальник, дорогой Саша. Кто встал на след и распутал его? Кто пробивался к логову диверсантов? Кто указал заставе цель?

Смолин смотрит на меня своими серыми ясными глазами, тихо и лукаво улыбается. Чувствую, он не соглашается со мной, но не возражает ни единым словом. Далеко он отсюда, от наших дней. Вспоминает молодость — и счастлив. Молчит — и наслаждается мыслями.

Я люблю людей, которые умеют силой своего сердца и ума перерабатывать любые самые тяжелые жизненные впечатления в цветы и мед жизни. Смолин принадлежит к этой редчайшей категории. Все, что ни делал он в своей солдатской жизни, он теперь воспринимает как свое славное прошлое.

И правильно. Жизнь есть подвиг.