След в след

Уже на третьем месяце она несколько раз в день стала подзывать к себе Федора, он прижимался ухом к ее животу и подолгу слушал, как там живет и двигается братик Коля. Когда она была на четвертом месяце, Федор попросил ее наклониться, закрыть глаза, открыть рот и сам — она ничего ему не подсказывала — закричал туда: «Миленький, ты слышишь меня? Я тебя люблю». Ирина тогда ждала, что он даст ей подаренную утром конфету, а когда поняла, что случилось, в восторге стала обнимать его, целовать. Всё эго было прощением ей: и то, что она забеременела, и то, что у нее такой добрый сын, и то, что она его таким воспитала. Кажется, впервые за время их брака она позвонила Иоганну на завод, насилу дождалась, пока его найдут и позовут к телефону, стала рассказывать, потом неизвестно почему расплакалась, говорить уже ничего не могла и, только когда он «сказал, что сегодня приедет рано, а сейчас — все, пора кончать, повесила трубку.

Вернулся он действительно рано, они вместе сели обедать, она отпустила кухарку и подавала сама. Ей было необыкновенно приятно кормить его, то, что она сама ему прислуживает и он ест как бы из ее рук, ждет, когда она нальет ему супа, положит сметану. Она понимала, что опять любит Иоганна, что счастлива, что именно от него у нее будет три сына. Она думала, что как хорошо, что он женился именно на ней, что она послушалась отца Феодосия и своего отца и дала согласие,— теперь ей страшно было подумать, что было бы, если бы тогда она отказала. Хорошо было и то, что он долго любил ее еще до этого согласия и всегда хотел, чтобы именно она родила ему трех сыновей.

После обеда они пошли в детскую, и Федор, как она и мечтала, забрался к ней на колени, опять потребовал закрыть глаза и открыть рот и снова, как и утром, кричал в нее: «Миленький, я люблю тебя, слышишь?» Иоганн был тоже растроган, взял ребенка к себе и весь вечер до сна одну за другой рассказывал ему сказки. С утра у нее впервые, как после родов, болел живот, и потом, когда они уложили Федора и он заснул, она сказала Иоганну, что боится всяких неприятностей и сегодня к нему не придет. Потом, уже лежа в постели, когда от пузыря со льдом боль постепенно стала уходить, она снова поняла, что любит Иоганна, что хорошо, что до родов спать вместе они уже больше не будут, что срок испытания ее кончился, она очищена, и они с Иоганном опять такие, какими были четыре года назад.

Это возвращение прошлого и то, что было потом, странным образом напомнило мне историю, которую я много позже прочел в последней папке Федора Николаевича, в основе, кажется, автобиографическую.

Была некая пара. Когда они танцевали, было видно, что Господь предназначил их друг для друга. Несколько лет назад, еще в первый год их брака, у него был роман с какой-то пианисткой, из-за нее они разводились, но потом опять сошлись, все постепенно стало склеиваться, потом он уже снова был влюблен в нее, хотел ребенка. Она обещала и, когда никто не ждал и все, казалось, в порядке, ушла от него. Ушла она к его ближайшему другу, бывавшему у них в доме каждый день. Жили они в коммунальной квартире, в огромной комнате, перегороженной еще его родителями на две части тонкой фанерной перегородкой, их они поделили между собой. Несколько недель после развода он не приходил домой, а потом вернулся и каждую ночь приводил какую-нибудь бабу. Оба они боялись друг друга, почти не выходили в коридор, знали, что и через перегородку все слышно, и как бы по договоренности вели себя очень тихо.

Как-то он привел к себе новую девку, ей было хорошо с ним, ничего и ни о ком не зная, она кричала, хотела еще, и он, заразившись ее желанием, ее хотением, забыл обо всем и тоже хотел еще и еще. Два дня они почти не вставали с постели, а в третью ночь он услышал, как кричит его бывшая жена. Она кричала, потому что ей было хорошо и чтобы показать ему, что и ей тоже хорошо и что она рада, что спит не с ним, что все кончилось и не надо больше таиться.