Я схватил дневник и посмотрел. На обложке действительно была слабо различимая отметина, словно кто-то резанул чем-то острым. Я припомнил, как пытался порвать книгу, да, отметина здесь никак не могла появиться случайно.
— Откуда ты знаешь, из чего он сделан? — спросил я. На лице Фостера отразилось удивление.
— Это естественно, я же знаю, что окно сделано из стекла, — сообщил он. — Просто знаю, и все.
— Кстати, о стекле, — заметил я. — Вот подожди, раздобуду микроскоп! Тогда, может, что-нибудь и разузнаем.
Глава четвертая
Стокилограммовая сеньорита с бородавкой на верхней губе небрежно грохнула на стол кофейник с черным кубинским кофе, а заодно и молочник рядом с двумя щербатыми кружками, осклабилась в улыбке, которую лет тридцать назад, вероятно, можно было назвать обольстительной, и .заковыляла обратно на кухню. Я наполнил кружку и вздрогнул от неожиданного звука гитары на улице, затренькавшей «Эсторглиту».
— О'кей, Фостер, — сказал я. — Мне удалось кое-что разузнать. Первая половина дневника вся в жутких закорючках, мне ее так и не удалось прочитать. А вот средняя часть в печатных буквах — это, по сути, закодированный английский, своего рода резюме того, что произошло.
Я подобрал несколько черновиков со своей дешифровкой. Мне удалось сделать ее благодаря ключу, скрытому в отметине на обложке. Я начал читать вслух:
Я взглянул на Фостера:
— Ну, а потом начинаются отдельные расчеты по сделкам с аборигенами. Он пытался цивилизовать их в сжатые сроки. Они вообразили его божеством, и он отрядил их строить дороги, резать камень, обучал их математике и так далее. Он стремился сделать все, чтобы чужаку, пришедшему за ним, было легче.
Фостер не сводил с меня глаз:
— А что это за трансформация, о которой он говорит?
— Да тут ни о чем таком не упоминается. Может, он говорил о смерти? — предположил я. — Хотя даже не представляю, откуда вдруг должен взяться этот чужак.
— Слушай, Легион, — неожиданно произнес Фостер, его глаза лихорадочно заблестели, — мне кажется, я знаю, что такое трансформация. Похоже, он догадывался, что забудет все…
— Ты, старина, сам страдаешь амнезией, — вставил я.