След облака

— Да Алеша же, постой, — тихо, как стоном, попросила она.

И тогда он, не оборачиваясь, подал ей руку, и она его руку схватила, и он потянул ее и рывком повернулся к ее лицу, и, выпустив чемодан, в последний уже раз прибился к Анне Федоровне.

Полная вымытая луна легко пронзала облака и, сталкиваясь с ними, будто слегка позванивала. Вдруг вырвавшись на чистое небо, она оборвала свой бег, и тогда Алексей Васильевич закрыл глаза, накрепко обняв Анну Федоровну, так замер, смиряясь с близкой разлукой. Он не целовал ее, он лишь подбородком до боли вдавливался в ее темя.

Все так же висела и ныла над ним полная луна, и он косо, бегло взглянул в помертвевшее, потерянное лицо Анны Федоровны и на выдохе ахнул.

— Все. Это все, Аня. И нельзя.

— Да, Алеша, — согласно кивала она.

— Пойми и ты — одна, и вся жизнь на меня.

— Да, Алеша, — повторяла она.

— И одна перед старостью и болезнями. Тогда и мне жизни не будет. Никак.

— Да, Алеша.

— Если б раньше. Хоть десятью годами. Все-таки ей шанс. Может, другой человек. Это вряд ли, но перед собой — шанс. И можно бы жить. А нельзя. Думал — а невозможно. Да что же тут…

— Да что же тут, — она со всем соглашалась. Даже и не плакала — вот уж беда.

А на перроне была уже суета, все ждали поезда, он шел мимолетом из Риги.

И когда поезд проскользнул огнями и наконец стал, Алексей Васильевич потянул за руку Анну Федоровну и пошел к нужному вагону. Она была послушна ему, не шла, но лишь покорно переставляла ноги, газовый ее платок сбился с головы на шею, лицо в желтом свете окон казалось восковым.

Алексей Васильевич встал на подножку, не выпуская руки Анны Федоровны. Паровоз свистнул, пустил пар, и поезд медленно пошел.

Она еще переставляла ноги, но через несколько шагов силы оставили ее вовсе, и она застыла. Тогда руки их разъединились. Он еще махал ей рукой, но понял, что она его уже не видит, смотрит бессмысленно и слепо. Даже не смогла поднять в прощании руку. Вовсе окаменела.

Сразу за переездом город кончился и пошли ровные поля. От земли отрывался голубоватый туман. По голубому небу вслед громыхающему поезду неслась звонкая луна.

Он хотел бы так простоять до самой последней станции, но подошел проводник и велел Алексею Васильевичу пройти в тусклое нутро вагона.

Пашка с Березовой

День веселья. Аванс. Большой день… Так не куражься ты, Пашка, выпей с нами за милую душу, все свои люди здесь, заслуженный день сегодня, две недели никак трубили, ох и врежем сейчас, да нет, ты кружечку в руки, а уже потом и закусишь, вон Митрофаныч и соленый огурчик припас, но-но, Митрофаныч, вымой-ка его маленько, а то крошки табачные попадаются. Неужели же мы тебя, Пашка, в обиду дадим. Ты нас каждый день возишь, так и мы доведем тебя до дому если что.

Но нет, братцы, неможно. А хочу. Ну прямо очень даже хочу. Но никак неможно. Сами знаете. Дети. И Аня в больнице. И я верю — вы без меня справитесь.

Да знаем мы все, просто уж так душу мутим, вроде бы с пути сбиваем. А насчет справимся — это точно. И кепка наготове, и по рваному сбросимся, если что. Ну да ты не грусти. Держи паяльник по ветру. Ане привет.

Не обиделись. А когда проходил мимо вокзала, остановился, посмотрел на залив, и залив ослепил. Порядок. Еще не полили дожди. Не задул ветер. Можно жить. Еще покатается солнце по небу, полетает над землей желтый лист, засияет бабье лето — можно жить.

Свистнула электричка, прошаркала о платформу, стоп машина, идите по домам, люди добрые. Кто не вышел по пути — в Лапине, в Губине, в Фонареве. Кто тратит по два часа на дорогу в город. Чтобы работа была похлебнее. А также щи понаваристей. Так слезайте, граждане, конец пути. Не пожалеете — здесь лодки, грибки в лесу, залив. А также графский дворец. И парк — любо-дорого ходить, искусство, рай, место под солнцем.

Зашустрили студенты с огромными портфелями, понеслись в магазин женщины, неспешно, с достоинством зашагали мужчины.

У магазина — день аванса — оживление было, и на тумбе для продажи пельменей сидели знакомые парни, и они поприветствовали Пашку, как старого кореша, а во главе всех был Венька Пестерев, а рожа его налилась, как переспелый помидор, хоть прикуривай от нее, и он поманил Пашку пальчиком. К нашему шалашу рубать длинную лапшу. Но Пашка развел руками — куда-куда, а к шалашу нельзя.

Пестерев махнул рукой. Не так себе махнул, дескать, пропащий человечек, Машка-канашка за юбку держалась, а мирно так махнул — отпустил человека. Пашку еще помнят, понимают, в положение входят.

Он обогнал старую Евдокию Анисимовну и, наклонясь, узнал о ее здоровье, а также:

— Весело ли живется вам, Евдокия Анисимовна?

— Да ты издеваешься, стервец.

— Нет, я серьезно спрашиваю. И заготовлены ли на зиму дрова?

— Ну, это другое дело, Пашка. Не так чтобы и весело. А дрова заготовлены.

— А то поможем с Николашей. У него своя электропила. Подхалтуриваем помаленьку. И недорого возьмем.

— Нет, есть дрова. А не надо ли постирать тебе чего? Аня твоя, слышала, снова слегла.

— Нет, пока справляемся.